Пирамида

Майя поставила рюмку на стол — и вдруг обняла Дмитрия и поцеловала его.

— Браво, Майка!

— Вот это тост!

— Молодчина!

— За вас, Дмитрий Александрович!

Тянулись через стол руки; гремя стульями, вставали из-за дальнего конца стола, шли к нему, тонко звенели рюмками:

— Будьте здоровы, Дмитрий Александрович!

— Многая лета!

— За вас!

Смотрели на него признательными, почти влюбленными глазами, говорили добрые, ласковые слова.

Он, растерянно улыбаясь, молча выпил, постоял, крутя рюмку в пальцах; кто-то взял ее у него, поставил на стол.

— Да-да, — почему-то сказал Дмитрий, оглядывая всех, и, торопливо нашарив спинку стула, сел, быстро сказал: — Да садитесь вы, ешьте, а то опьянеете.

— Сегодня можно, — засмеялся Савин.

— Сегодня все можно!

— Атлеты, налетай!

Налетели атлеты, только сейчас сообразив, что изрядно проголодались. Неверными от усталости и водки движениями тыкали вилками, толкали друг друга локтями — сидели тесно, в ход пошли даже детские стульчики из квартиры Ольфа — и говорили:

— Хорошо-с!

— Особенно после рюмашечки.

— А что это мы, братцы, так окосели?

— И вообще — хорошо-с!

— Смени пластинку, Савва.

— Братцы, а ведь отпуск скоро!

— Не торопись, коза, в лес, все твои волки будут.

— Надо еще обработать все.

— А долго это?

— Не знаю.

— Недели три, наверно.

— Надо у Дмитрия Александровича спросить. Дмит…

— Тихо, горлопан! Дай человеку поесть. Успеешь, все узнаешь.

— Тоже нашел когда спрашивать.

— А что, если всем вместе поехать?

— Идея! Только не на паршивый юг.

— Лиса, на скатерть ляпаешь.

— Дина, дай селедочки, жажда одолела.

— Слушай, братва, а Дмитрий Александрович что-то очень уж невеселый.

— Устал…

— Да нет, не то.

— Да, тебе бы так… Мы, как щенки, повизгивали, а он…

— Да не о том я.

— Не лезьте вы к нему.

— Нет, братцы, что ни говори, а с начальником нам дико повезло.

— Это уж точно.

— Не дай бог, если бы Мелентьев был.

— Я бы с ним и дня работать не стал.

— Да куда бы ты делся? Работал бы как миленький.

— Тише вы! Услышит.

— Пусть услышит.

— А ведь он остановил бы эксперимент.

— Это уж как пить дать.

— А ты на его месте не остановил бы?

— Ну, я… Не обо мне речь. Дмитрий Александрович не остановил же.

— Так то Дмитрий Александрович… Нам до него ехать да ехать, пахать да пахать.

— Ольф говорил, что на эту идею он еще в университете наткнулся, на втором курсе…

— На третьем.

— Все равно. А что ты умел на третьем курсе?

— Тихо, Дмитрий Александрович будет говорить!

— Просим!

— Да тише вы!

Он действительно хотел говорить. Встал и, дождавшись тишины, медленно заговорил:

— Благодарю за все добрые слова, сказанные в мой адрес, но не могу принять их на свой счет…

— Так не пойдет!

— А то снова придется повторить!

— Да тише, охломоны, дайте сказать! — …не могу принять их на свой счет, — повторил Дмитрий. — Возможно, не все из сидящих здесь знают, что судьба нашей работы в самом зародыше висела на волоске, и тем, что этот волосок не оборвался, да и вообще — самим существованием нашей группы мы обязаны одному человеку, сидящему здесь. Человеку, которого я считаю своим учителем и чья неизменная поддержка не раз спасала нас от тяжелых неприятностей. Вы этой поддержки непосредственно ощутить не могли, но, поверьте, она была так велика, что… В общем, как вы, наверно, уже догадались, я предлагаю выпить за Алексея Станиславовича.

За столом неистово захлопали и потянулись к Дубровину:

— Алексей Станиславович, ваше здоровье!

Дубровин постучал вилкой по бокалу и встал:

— Ну что ж, друзья, приятные речи приятно слышать. С вашего позволения, мне придется ограничиться этой бледной водичкой… — Он поднял бокал с нарзаном. — С удовольствием и благодарностью принимаю ваш тост, но сначала позвольте мне сказать несколько слов… Я действительно с самого начала, когда вас здесь еще и не было, — а говорю я в основном для вас, мои молодые коллеги, — наклонил голову Дубровин, — помогал Дмитрию Александровичу в его работе. И сейчас, когда эта работа закончена, мне приятно сознавать, что мои усилия вознаградились сторицей… Еще раз поздравляю вас со столь успешным началом вашей научной деятельности. Поверьте, очень немногим удается начинать так внушительно… — Дубровин переждал взрыв радостного гула и продолжил: — Дмитрий Александрович только что говорил о моих заслугах и совершенно справедливо заметил, что вы не могли непосредственно ощутить моей поддержки. Это, так сказать, наши внутренние счеты, и сводить их — наше личное дело…

Засмеялись, захлопали, Дубровин улыбнулся и продолжал:

— Должен сказать, что мой друг — а я считаю Дмитрия Александровича не столько своим учеником, сколько другом, товарищем по работе, — явно преувеличил мои заслуги. Я при всем желании не мог оказать ему столь внушительной помощи, как это можно заключить из его слов. Моя помощь имела в основном административный характер…

— И моральный, — вставил Дмитрий.

— Пусть так… Но все, что касается чисто научной стороны этой работы, — целиком ваше. А уж вам лучше судить, кто что сделал. Это уж ваши счеты, и лавры извольте делить сами…

Очень не хотелось им расставаться, но время шло к двенадцати, и они разошлись.