Пирамида

— Вот именно. Мы говорим о разных вещах. Ты судишь с каких-то позиций «вообще», а судить так — значит всегда быть правым. И ты прав, разумеется. Возможно, и я рассуждал бы точно так же, окажись на твоем месте. Даже наверняка так. Но то, что это сделал именно я, а не кто-то другой, заставляет меня смотреть на все эти вещи по-иному. Что моя работа будет признана значительной, успешной и принесет известность и все такое прочее — это я тоже знаю. Более того, я даже думаю, что ничего более значительного — опять же с этих позиций «вообще» — я не сделаю за всю свою оставшуюся жизнь.

— Ну, это ты загнул…

— Ничего не загнул. Пожалуйста, не перебивай меня. Все твои красивые слова о древе познания, лабиринте и тупиках — те самые прописные истины, которые, не задумываясь, пускают в ход, когда хотят оправдать свою беспомощность и несостоятельность.

— Кто это хочет?

— Все. Если хочешь — все человечество.

— Ого…

— А разве нет? Разве не очевидно, что это самое человечество сплошь и рядом признает успехом то, что в конечном счете оказывается ошибками и заблуждениями?

— О господи… — простонал Ольф. — Да откуда оно, это самое человечество, может заранее знать, что это ошибки и заблуждения?

— Не может, конечно. Но что это меняет?

— Димка, еще немного — и я начну думать, что ты в самом деле свихнулся.

— Все может быть.

— Ты что, не понимаешь, что с такими взглядами просто невозможно жить? Не понимаешь, что нельзя отнимать у человечества, и уж тем более у отдельных людей права на ошибки? Если во всем заранее предполагать ошибки… да ты знаешь, к чему это приведет? К тому, что потом уже ничего не будет! Не то что каких-то достижений, но даже этих самых ошибок! Ничего! Нуль, бесконечная деградация — вот что будет! Это ты понимаешь?

— Отлично понимаю, Ольф. И все-таки ничего не могу поделать с собой.

— Димыч, это пройдет. Это все временно.

— Дай-то бог…

— Это пройдет, Дима, обязательно пройдет.

— Знаешь, я ведь не случайно просил тебя прислать статьи Дирака — не только потому, что они понадобились мне для работы. Я вдруг задумался о его судьбе… С тех пор как он предсказал существование античастиц, прошло сорок с лишним лет, а Дирак не сделал больше ничего, что можно было бы хоть как-то сравнить с этим предсказанием… Я, разумеется, не ставлю себя на одну доску с Дираком, но как подумаю, что, может быть, действительно достиг своей вершины именно в этой работе и теперь мне остается только спускаться вниз…

— А ты помнишь, что сказал о Дираке Ландау?

— Да. — Я невольно улыбнулся. — Когда Дирак делал доклад в Харькове, Ландау приговаривал: «Дирак — дурак, Дирак — дурак».

Ольф неодобрительно посмотрел на меня:

— Это ты помнишь, а другое забыл…

— Что именно?

— А то, что на одном из совещаний Ландау говорил и такое: «Кто спорит, что Дирак за несколько лет сделал для науки больше, чем все присутствующие здесь за всю жизнь?»

— Это было гораздо позже.

— Ну и что?

— А потом, обрати внимание: за несколько лет… А что остальные сорок лет? Дирак ведь до сих пор живет и здравствует… на проценты со своего капитала. Почему так?

— Ну, мало ли почему…

— А я догадываюсь почему.

— Да? — Ольф с любопытством посмотрел на меня.

— Видимо, подобные вспышки озарения требуют такой огромной духовной работы, что человек растрачивает себя практически мгновенно. Даже, думаю, не за несколько лет, а может быть, за считанные дни, если не часы. А потом неизбежно наступает расплата и в конечном итоге прозябание.

— Но Дирак-то не прозябает, — возразил Ольф.

— Но я не Дирак — это во-первых. А во-вторых — смотря с чем сравнивать. Если с другими — конечно, это не прозябание. Но если с тем, что он сам сделал во время этой вспышки, — это именно прозябание. А сравнивать нужно все-таки с этим.

— Послушай, — сказал Ольф и замялся.

— Да?

— А как у тебя это было? Ну, в смысле… сколько времени заняло… когда ты догадался?

— Не знаю, — не сразу сказал я. — Вероятно, несколько часов. Остальное уже шло по инерции.

— Знаешь, что меня поражает… в твоей истории? Твоя непостижимая уверенность. Ведь еще никто, кроме тебя, не знает об этом… а по твоим словам, и вообще по виду, чувствуется, что ты абсолютно уверен в своей правоте.

— Так оно и есть… А почему — не знаю.

Я встал и увидел, что уже утро.

— Ну что, будем досыпать?

— Да разве уснешь теперь, — сказал Ольф и, взглянув на меня, добавил: — Да, я не сказал сразу… Я привез тебе письма.

— Письма? От кого?

— От ребят, от Дубровина. И от Аси.

Он вынес из избы несколько конвертов. Один был очень толстый, без надписи. «От ребят», — догадался я. От Аси было три письма, я посмотрел на штемпеля и увидел, что два пришли сразу после моего отъезда, а третье — месяц спустя.

Я сунул конверты в карман и сказал:

— Пойду пройдусь.

Мне не хотелось при Ольфе читать эти письма. Он кивнул:

— Иди. А я, наверно, и в самом деле попытаюсь заснуть.

68