Пирамида

— Каким образом? План работы лаборатории утвержден Ученым советом.

— Планы в научных исследованиях нарушаются часто. Это все-таки не поточное производство.

— А как вы думаете изменить план Николая Владимировича?

— Разумеется, рассказать ему обо всем, попытаться убедить его.

— И я должна помочь вам в этом, — медленно сказала Жанна.

— Ну да, — простодушно сказал Дмитрий. — И в этом тоже.

— И где я должна это сделать — в постели?

Дмитрий даже передернулся от неожиданности и покраснел, только сейчас до него дошло, почему у Жанны такое напряженное лицо.

— Жанка, да ты что? — растерянно спросил он. — Ты серьезно?

Она испытующе посмотрела на него, но тут же с облегчением вздохнула и сердито сказала:

— Вот святая простота… Да ты сам посуди. Ты что, не знаешь, что я живу с ним?

— Слышал кое-что, — растерянно пробормотал Дмитрий.

— И правильно слышал! — отрезала Жанна. — А теперь вообрази себя на моем месте. И ты с невозмутимым видом предлагаешь мне выступить против него?

— А что тут такого?

Жанна засмеялась:

— Да ты и в самом деле не от мира сего… Вообрази, что Ася вдруг преподнесла бы тебе такой сюрприз.

Дмитрий удивленно посмотрел на нее и сконфуженно сказал:

— А и в самом деле приятного мало. Но ты же все-таки не жена, — попробовал вывернуться он.

Жанна вздохнула:

— И это верно… Да от этого ведь не легче.

Она задумалась.

— А если я все-таки не соглашусь, несмотря на все ваши веские соображения?

— Почему наши? В конце концов, истина — вещь объективная и безличная.

— Брось ты мне мораль читать, — рассердилась Жанна. — Все это я и без тебя знаю. Что из того, что вы правы? Ну и занимайтесь себе на здоровье этой объективной истиной, я-то почему должна?

— Потому что ты умная женщина.

— Спасибо, — иронически наклонила голову Жанна.

— Да я серьезно.

— Но все-таки почему ты именно меня выбрал для этой цели?

— Да потому, что ты действительно умная женщина, отличный человек, и мне хочется, чтобы мы работали вместе. Да я, кстати, намерен и еще кое-кого перетянуть на нашу сторону с твоей помощью. Ты же знаешь всех лучше меня.

— Ну хорошо, — сказала Жанна, явно довольная его словами. — А если Николай Владимирович не согласится с вами?

— Наверно, так и будет.

— И что тогда?

— Откуда я знаю. Посмотрим, обсудим вместе, решим.

— Ты и меня имеешь в виду?

— Конечно.

Жанна повела головой:

— А ты нахал, Димка. Я ведь еще ничего не сказала.

— А куда ты денешься? Я ведь вижу, что тебе хочется по-настоящему работать, а не только винтиками заниматься.

— Ладно, я подумаю, — сказала Жанна.

— Думай, — разрешил Дмитрий.

Через два дня Жанна сказала:

— Я согласна.

И они стали работать втроем.

Четвертым стал Валерий Мелентьев. Он работал тогда в Москве и впервые появился в Долинске недели через две после разговора Дмитрия с Жанной — и сначала не понравился им своей шумной развязностью, самоуверенностью и хвастливостью. На их взгляд, он слишком часто крутил в руках ключи от собственной машины, слишком много рассказывал об Америке, где полгода был на стажировке, и о Париже, где провел две недели, и не всегда кстати вставлял в свою речь английские и французские слова. Но работать он умел великолепно, что они признали с первого же дня, а в их глазах это достоинство с лихвой искупало его недостатки. Работа Мелентьева была тесно связана с только что закончившейся работой Дмитрия и Ольфа, и Валерий ежедневно бывал в их лаборатории, сыпал шуточками, посмеивался, сколачивал компании и водил их в буфет пить пиво и сразу стал решительно своим человеком. Работал он не больше трех-четырех часов в день — из-за неизлечимой, хронической лени, как объяснил он сам, посмеиваясь. Но и за четыре часа он успевал сделать столько, что иному понадобилась бы для этого неделя. Он любил повторять изречение Эйнштейна: «Я могу по пальцам пересчитать дни, когда мне приходили в голову по-настоящему ценные мысли» — и утверждал, что главное в любой работе — выделить эту ценную мысль, если, конечно, она имеется. И делал он это великолепно. Интуиция у него была просто феноменальная — он мгновенно схватывал суть дела и не обращал внимания на детали, они его просто не интересовали. Работая, он сразу становился очень серьезным, даже лицо у него преображалось — делалось строгим, сосредоточенным. В свои неполные тридцать лет Мелентьев опубликовал уже больше десятка работ, посвященных самым различным проблемам теоретической физики, и три или четыре из этих работ были признаны довольно значительными. Он блестяще владел самым совершенным математическим аппаратом, и создавалось впечатление, что ему решительно все равно, чем заниматься, лишь бы проблема была интересной и сложной. Дмитрий как-то сказал ему об этом, и Валерий охотно согласился:

— Ты прав, старик. Да и сам посуди — какая разница между всеми этими идеями?

Дмитрию не очень понравилась такая неразборчивость, и он промолчал.

Мелентьев был знаком и с Шумиловым и с Дубровиным. Шумилов относился к нему с явным уважением, а Дубровин, как выяснилось, недолюбливал и отозвался о нем так: