Пирамиды Наполеона

Трудно преувеличить эмоциональное воздействие таких слов на душу обычного человека. Меня, естественно, совершенно не волновало положение Англии, Франции, Египта и Индии или преображение всего мира. Скорее, к сотрудничеству меня склонили недоступная мне изумительная прозорливость и огненный темперамент этого харизматического коротышки. Я все ждал, когда же начнется настоящая жизнь, и вот она началась. Мне даже подумалось, что дневное смертоубийство и сверхъестественное знамение природы подтверждают будущее величие человека, способного изменить этот мир к лучшему или к худшему, подобно маленькому богу. Но, не задумываясь о последствиях, я был весьма польщен выказанным мне вниманием и слегка поклонился в знак согласия и одобрения.

Взволнованный до глубины души, я смотрел вслед гордо удаляющемуся Бонапарту, вспоминая мрачные отзывы Сиднея Смита о Французской революции. В памяти всплыли груды трупов на поле боя, стоны египтян и сердитые шуточки тоскующих по дому солдат насчет шести акров завоеванного песка. Я подумал о серьезных исследованиях ученых, о европейских реформаторских планах и надеждах Бонапарта на бесконечный поход в запредельно далекую Индию по следам Александра Великого.

Задумался я и о болтавшемся у меня на шее медальоне, и о том, почему всем, кажется, не терпится лишить меня простенького выигрыша.

После ухода Бонапарта Астиза склонилась ко мне.

— Теперь вам надо решить, во что же верите вы сами, — прошептала она.

Глава 10

Дом мудрого брата Ашрафа, выбравшего себе столь странное имя, находился в одном из самых приличных районов Каира, но городские нормы приличия выражались лишь в том, что в богатых кварталах было чуть меньше зловония, пыли и грязи, порождающих множество болезней, крысиных полчищ и скученности населения. Так же как в Александрии, величие Востока, казалось, ускользнуло из этой египетской столицы, власти которой не могли устроить нормальную канализацию, обеспечить вывоз мусора, уличное освещение, позаботиться о внутригородском транспорте или отлове устрашающих собачьих стай, бродивших по переулкам. Конечно, я говорил почти то же самое и о Париже. И все-таки победа не досталась бы нам с такой легкостью, если бы египтяне вместо конницы выставили против нас каирское собачье воинство. Раздраженные солдаты ежедневно отстреливали или закалывали штыками десятки бродячих шавок. Но эти экзекуции оказывали на псовую популяцию не более значительное влияние, чем бесконечная борьба с роящимися мухами.

И однако, как в Александрии или Париже, в море убогой нищеты попадались островки цивилизации и роскоши. Мамелюки мастерски выжимали налоги у притесняемого крестьянства и тратили их на памятники собственному величию, их дворцы выделялись арабским изяществом, которого недоставало более тяжеловесным зданиям Европы и Америки. За простыми фасадами домов скрывались очаровательные тенистые внутренние дворики, обсаженные апельсиновыми, пальмовыми, гранатовыми и фиговыми деревьями, изящные стрельчатые арки в мавританском стиле, выложенные изразцами фонтаны и бассейны, прохладные сводчатые залы с роскошными коврами, подушками, резными книжными шкафами и отделанными латунью и медью столиками. Фасады порой были украшены затейливыми балконами, а деревянные решетки, так называемые машрабия, словно паранджа, прикрывали окна, причем тонкая арабская резьба по дереву превосходила любые украшения кропотливо отделанных швейцарских шале. Бонапарт выбрал для своей резиденции недавно построенный из мрамора и гранита дворец, принадлежавший Мохаммеду Эльфи-бею, который гордился устроенными на каждом этаже купальнями, парными банями и стеклянными окнами. Ученую комиссию Наполеона разместили во дворце другого бея по имени Кассим, успевшего заблаговременно сбежать в Верхний Египет. В его гареме расположилась мастерская для нашего воздухоплавателя Конте, вечно что-то изобретающего, а в садах нашлось место для проведения ученых совещаний. Мусульманские мечети были еще более изысканны, их изящные мавританские минареты и парящие купола соперничали в великолепии с самыми красивыми готическими соборами Европы. Столичные рыночные павильоны радовали глаз всеми цветами радуги, а развешанные на балюстрадах восточные ковры напоминали цветочные клумбы. Контрасты египетской жизни — одуряющая жара и тенистая прохлада, богатство и нищета, смрад и благовония, безликость глиняных лачуг и обилие живописной дворцовой отделки, буроватый саман и блестящий известняк — просто ошеломляли.