Пиранья

– Нет, Виталий Егорович, ваш отец не придет. Я предлагала ему свидание, но он отказался. Так что в ваших интересах сейчас добровольно рассказать мне все об обстоятельствах всех четырех убийств, и это учтется судом при вынесении приговора. Ваш отец ясно дал мне понять, что никоим образом не желает принимать участие в вашей судьбе. Так что на услуги Соловецкого я бы тоже не рассчитывала, защитник у вас будет государственный. Это не значит, что он сделает свою работу плохо, это значит только, что никакие большие деньги не заставят его нарушать закон.

– Хорошо, – глухо сказал Карманов, глядя в стол. – Я все расскажу. Но мне надо подумать – это можно? Отправьте меня в камеру, я устал.

– Хорошо. – Лена нажала кнопку вызова конвойного. – Встретимся завтра, Виталий Егорович.

Карманова увели, и Лена только теперь заметила, что письмо отца он с собой не взял, оно так и осталось лежать на краю стола.

Крошина смахнула его в сумку: «Надо либо вернуть отцу, либо просто сжечь. Последнее лучше – не думаю, что Егору Витальевичу нужно такое напоминание о произошедшем».

Потянулись дни, полные допросов, очных ставок и следственных экспериментов. Лена, возвращаясь вечером домой, чувствовала себя вымотанной и вывалявшейся в грязи. Сил хватало только на то, чтобы принять душ и упасть в кровать, а утром их не было, чтобы ее заправить.

Особенно Лену выматывали допросы Карманова. Наглый, циничный, считающий себя непогрешимым и всесильным, он производил на Лену впечатление человека, совершенно утратившего связь с реальностью. Отказ отца встретиться с ним словно всколыхнул в нем самые мерзкие качества, и теперь они плескались через край, как из бочки.

По лицу Левченко Лена видела, что тот иной раз еле сдерживается, чтобы не врезать подследственному по его нахальной морде, чтобы стереть отвратительную ухмылку, с которой тот рассказывал на следственных экспериментах, куда, как и с какой силой наносил удары ножом.

Выяснила она и то, что взломами систем камер слежения занимался тоже Карманов, имевший специальное образование и разбиравшийся в программировании и любых компьютерных системах.

Однажды Крошина намекнула, что с такими навыками Виталий мог бы хорошо устроиться и зарабатывать, но тот только расхохотался:

– Вы так и не оставили попыток меня перевоспитать? Неужели вам до сих пор непонятно, что я привык жить на адреналине? И вся эта ваша нормальная жизнь – не для меня? Я делал то, что хотел, получал удовольствие и попутно – бабки, а вы предлагаете мне всю жизнь горбатиться в какой-то конторе за компом?

И Крошина поняла, что больше заводить эту тему не станет. Карманов, как любой адреналиновый наркоман, рано или поздно все равно закончил бы плохо – либо разбился бы на машине, либо оказался там, где, собственно, сейчас и находился. Вопрос был только в количестве жертв…

Веткина вела себя на допросах и следственных экспериментах совершенно иначе. Она не поднимала головы, смотрела все время в пол и отвечала на задаваемые вопросы тихо, почти невнятно. Она выглядела нездоровой, Лена всякий раз интересовалась ее состоянием, но Анна вяло отвечала, что все в порядке. Тогда Крошина решила назначить медицинское освидетельствование, и результаты привели ее в замешательство. Веткина оказалась беременна.

– Черт возьми… – расстроенно пробормотал зампрокурора Шмелев, когда Лена доложила ему результаты. – Это выходит, она, будучи уже в положении, спокойно расправилась с Гавриловым?

– Между прочим, вполне может оказаться, что именно Гаврилов был отцом этого ребенка.

Шмелев схватился рукой за лоб и покачал головой:

– Только этого не хватало! Что за чудовища нынче вместо женщин, а? Как будто с другой планеты их сюда выселили… Носить ребенка – и резать людей ножом… Ленка, объясни мне, что происходит?

– Если бы я сама это понимала, – вздохнула Крошина, наливая ему воду в стакан. – Теперь, конечно, это учтут при вынесении приговора, но в колонию она все равно уедет. Родит и будет досиживать – либо по УДО попробует выйти.

– Ребенка жалко.

– Ну, мы с этим ничего поделать не можем. Другие вырастают – и этот вырастет.

– Ленка, я иногда удивляюсь, на тебя глядя, – осушив стакан, пробормотал Шмелев. – Мы говорим сейчас о ребенке, который даже не родился еще, а уже приговорен за решеткой жить – и у тебя вообще никаких эмоций. Даже меня пробирает.

– Как будто вы в своей практике ни разу такого не видели. – Лена пожала плечами и отошла к окну. – Я стараюсь об этом поменьше думать, иначе не смогу объективно вести дознание. Я не хочу жалеть Веткину, а знаете почему? Потому что до сих пор мне снится то рука в аквариуме, то грудина с ребрами. И это я еще голову в холодильнике не видела, меня Крашенинников пожалел, сам ездил на обыск. И как, скажите, я должна смотреть на женщину, которая сперва зарезала человека, а потом смотрела, как его разбирают на куски и скармливают пираньям в его собственном офисе, а? Нет, Николай Иванович, я не хочу думать о том, что она беременна, мне это не поможет.

Шмелев тяжело поднялся с дивана, подошел к Лене и по-отечески обнял ее за плечи: