Пиранья. Война олигархов

– Да ну?! – воскликнул Грузин. – Ты ж за его спиной чуть было не поссорил его – и Малышевского! Думаешь, он тебя за такое по головке должен погладить?!

И неожиданно ударил Крепыша в лицо. Удар был проведен неумело, но внушительный вес грузина сыграл свою роль.

Кривицкий повалился в траву вместе со стулом, Каха Георгиевич навис над ним. Спросил сквозь зубы:

– А если все же твое списание одобрено? Подумал об этом?

– Не может быть, – быстро проговорил Крепыш, не делая попыток подняться, и сплюнул. Слюна была красной. – На меня слишком много всего завязано. Даже в наших с вами отношениях. А для Бориса я незаменим.

– Это ты так думаешь, – презрительно сказал Больной. – Дурилка…

– А если Борис Абрамович согласился понести некоторые убытки? – Малышевский тоже встал, подошел к Грузину, склонился над Кривицким, заложив руки за спину. – После долгих консультаций с нами? И мы тоже согласились понести некоторые убытки. А после вместе с Березовским договорились, как те убытки минимизировать. Остальных в расчет можно не принимать, потому как остальные никогда не узнают, куда ты вдруг подевался, и никогда не свяжут нас с твоим исчезновением.

Малышевский запустил руку назад, под рубашку (мелькнула рыжеватая кобура) достал блеснувший на солнце браунинг (Мазур с Тимошем рефлекторно напряглись), и направил ствол на Кривицкого.

– Что глазенками лупаешь? – спросил Грузин, с осуждением глядя на Крепыша. – Думаешь, шутки продолжаются?

– Тебя, Гена, – следует заметить, что Малышевский держал пистолет весьма умело, – наверное, расслабило и успокоило то, что мы с тобой так долго лясы точили. Подробно все излагали, в красках расписывали, беседовали, как с человеком. Вместо того, чтобы сразу пристрелить, как суку. Просто, Геночка, мы не хотели уж совсем скатываться к началу девяностых. Мы, как ты верно заметил, хотим войти в Европу, стать своими, фраки со смокингами носим, а не спортивные костюмы и не малиновые пинжаки. Поэтому и устроили тебе пикничок, а не разборку – без паяльников и утюгов обошлись. Правда, и без адвокатов с присяжными заседателями… Ну да ладно, толку от них для тебя все равно бы немного было, перед нами они бы тебя не оправдали. Ведь в душе мы все-таки азиаты, такими и умрем. А ты умрешь первым из нас.

– Это, кажется, называется на понт брать? – Кривицкий сел, провел рукой по губам, посмотрел на окровавленную ладонь и вытер ее о траву.

– Ты так думаешь? – спросил Малышевский. И выстрелил.

Пуля вошла в землю рядом с Кривицким.

– Ну что, кто-то услышит, да?! – вдруг закричал Александр Олегович. – Прибежит спасать? Хрена-с-два! Знаешь, сколько отсюда до ближайшего жилья?.. Мне мараться не по чину, Гена, – я душеньку отвел, и хватит. А тебя завалит он.

Малышевский, не глядя, протянул браунинг Стробачу.

– На, кончай с этой падалью.

Стробач с невозмутимым видом вышел из-за стола, принял пистолет, левой рукой прижал Кривицкого к земле, вдавил ствол в горло. Крепыш заерзал по траве, мыча что-то невразумительное, пытаясь вырваться и уползти в сторону…

– Ну что? – Грузин повернулся к Малышевскому. – Я, пожалуй, доволен.

– Пожалуй, я тоже, – сказал Больной. – Хоть он и гнида порядочная.

Малышевский присел на корточки рядом с Кривицким, отвел руку Стробача. Сказал проникновенно:

– В девятнадцатом веке нечто подобное называли гражданской казнью, Гена. Только тогда над головой ломали шпагу и лишали дворянских привилегий. Тоже, думается, было малоприятно… Не ссы, убивать тебя никто не собирается. Это был бы слишком простой выход. А вот подрастрясти, прости, придется. Ну-ка вставай, тварь.

Кривицкий поднимался с трудом, растирая горло. Но все-таки встал. Отряхнул брюки. Поднял стул, тяжело уселся на него. Салфеткой промакнул разбитые губы. Пригладил волосы. И снова превратился в олигарха. Сломленного, проигравшего, потрепанного – но все еще Хозяина…

– И что дальше? – хмуро спросил.