Пиранья. Жизнь длиннее смерти

Мазура так и подмывало ответить, что, если уж доводить секретность до полной и законченной скрупулезности, здесь не должно быть также и капитан-лейтенантов, поскольку в польском военно-морском флоте такого звания нет. Однако он служил достаточно давно, чтобы не лезть на рожон. Он просто-напросто повторил тоном ниже:

– Не было возможности, пан командор…

– Возможности… – протянул контрадмирал сварливо. – Вы что, первый год служите? Могли бы и создать возможность… – И он повторил с откровенной мечтательностью: – Чтобы предъявить поганца по всем правилам… Ну ладно, чего уж теперь…

Он неопределенно махнул рукой и отошел в сторону надстройки. Мать твою так, грустно подумал Мазур, а ведь этот, как выражался Атос, еще из лучших. Положительно, кабинетное начальство в адмиральских звездах, пусть даже умное и хваткое, все же – иная форма жизни. Что и кого он рассчитывал предъявить прогрессивной мировой общественности? Неужели всерьез полагал, что при подводном диверсанте сыщется служебное удостоверение с фотографией в военной форме, четкой печатью Пентагона и каллиграфически выписанным местом службы? Всерьез рассчитывал, что захваченный живехоньким признает себя военнослужащим США?

Черта вам лысого. Не те ребятки шляются под водой подкладывать мины, что с нашей, что с ихней стороны. Руку можно дать на отсечение, пленный, как стойкий оловянный солдатик, твердил бы, что никакой он не янки, а вовсе даже швед или, того почище, мальтиец без определенного места жительства и занятий, которого за смешные деньги нанял где-нибудь в Кейптауне хромой грек, говоривший с финским акцентом. Это вам не Пауэрс, имевший при себе полные карманы неопровержимых улик.

Мазур отвернулся к борту, глядя на море с той самой философской грустью, каковой любой старый служака умеет заглушать неприятный осадок, оставшийся на душе после разговора с этаким вот начальством. Ничего тут не поделаешь. Еще в воинском уставе, сочиненном Петром Великим, наличествовали безапелляционные словеса: «Никакой офицер, ни солдат не может оправдаться, хотя бы с ним от фельдмаршала и генерала непристойным образом поступлено будет, и ему от них некоторым образом оскорбление славы учинится. Ибо почтение генеральству всеконечно и весьма имеет ненарушимо быть».

Каков слог! Каковы истины… Вообще-то, если напрячь память, можно вспомнить, что в том же уставе уточнялось: «Однако же таковому обиженному свободно есть о понесенном своем бесчестии и несправедливости его величеству, или в ином пристойном месте учтиво жалобу свою принесть, и тамо о сатисфакции и удовольствовании искать и ожидать оныя».

По форме – все правильно. Гуманно и демократично. Однако в применении к реальной жизни означает: семь сапог собьешь, пока удастся не то что сатисфакцию найти, а просто жалобу принесть. Гораздо проще наплевать с клотика и забыть.

– Не бери в голову, – сказал оказавшийся рядом Лаврик, словно прочитал его мысли.

Мазур вяло отмахнулся:

– А, ерунда… Ты мне лучше вот что скажи, как-никак, облечен ты у нас доверием и допущен к тайнам… Ведь за этими наверняка придут новые, а? Не могли же мы сегодня всех передавить?

Лаврик бдительно оглянулся, понизил голос:

– Говоря по секрету, там, совсем близехонько, их еще до черта. Так что не расслабляйся.

– Кто бы расслаблялся, – сказал Мазур досадливо. – Я, знаешь…

Он замолчал. Сверху, с лазурных небес, обрушился невыносимый свистящий рев, ударивший прямо-таки физически по барабанным перепонкам, всколыхнувший на миг какие-то невыразимо древние страхи подсознания.

Едва не задевая округлыми брюхами верхушки мачт, над тральщиком, от носа к корме, промелькнули две тени, снизились еще, чуть ли не скользя по морской глади. Тупорылые фюзеляжи, короткие прямые крылья, американские опознавательные знаки – Мазур, как человек знающий, моментально опознал «Эй-десятые», палубные штурмовики. Надо полагать, авианосец «Си фокс» опять отирался где-то неподалеку от линии горизонта, по другую ее сторону.

Штурмовики, выполнив плавный разворот, разошлись в стороны. Один метнулся прямехонько к вертолету с «Ворошилова», все еще парившему в воздухе, выполняя классический маневр «выход на точку ракетного удара по воздушной цели». Второй возвращался к тральщику.

Вертолетчики отреагировали незамедлительно: винтокрыл камнем упал на полсотни метров и, стелясь над самыми волнами, на полной скорости помчался к кораблю, названному в честь совершенно сухопутного маршала. Удивительным образом это не выглядело бегством – всего-навсего грамотным отступлением перед превосходящим противником.

На «Ворошилове» определенно сыграли боевую тревогу: Мазур видел, как пришли в движение орудийные башенки, как колыхнулись пусковые трубы зенитных ракет.

Штурмовик вновь пронесся над тральщиком, на сей раз пересекши его курс практически под прямым углом, люди на палубе инстинктивно пригнулись, вжимая головы в плечи.

За плечом Мазура кто-то охнул.