Пиранья. Звезда на волнах

Над крышей экстравагантного храма красовались вырезанные с величайшим тщанием деревянные драконы, их глазищи, укрепленные на проволочных спиралях, раскачивались от малейшего ветерка. Вокруг – на вывесках, на стеклах лавчонок, ресторанов и аптек, на табличках с названиями улиц – одни иероглифы. Но ни малейшего дискомфорта Мазур с Пьером не испытывали, наоборот. Для субъектов вроде них китайские кварталы были самым безопасным местом – здесь, как нигде больше, местные обитатели умели отгораживать свое бытие от всех посторонних незримой стеной и, в свою очередь, не страдали излишним любопытством. Если ведешь себя пристойно, не задираешь хозяев и не проявляешь любопытство туриста слишком явно, вольешься в местный пейзаж его составной частью, никто не будет лезть в твои дела и болтать о тебе со служителями закона. Ну и, наконец, именно здесь, совсем недалеко, располагались и китайская антикварная лавка, куда предстояло сдать груз, и незабвенной памяти увеселительное заведение «Звезда глубины», куда Мазур по размышлении все же решился сунуть нос, чтобы разведать обстановку. Вообще-то, именно эти кварталы и были вотчиной как пиратов мадам Фанг, так и гангстерских «триад» – но вряд ли на Мазура персонально была объявлена здесь охота, кто он был для здешних воротил?

Мазур сейчас имел некоторые основания гордиться собой. Он-таки сумел провести шхуну в Катан-Панданг, благо в каютке гавайца отыскались и морские карты, и довольно приличный секстан. Правда, оба вымотались до последней степени, возясь с парусами и стоя долгие ночные вахты за штурвалом, но, в конце концов, речь шла о спасении собственной шкуры, а такая цель стоит любых трудов…

Им удалось раствориться в безбрежном океане, предварительно затопив катер и уничтожив все прочие следы случившихся на борту шхуны коллизий. Прежде чем потопить пиратское плавсредство, Мазур хозяйственно снял с него пулемет с боеприпасом – на случай новых неприятных встреч, от которых, как оказалось впоследствии, фортуна их избавила. Уже имея землю в прямой видимости, за пару морских миль от Катан-Панданга Мазур с превеликим сожалением выкинул пулемет в море вместе с прочим трофейным арсеналом. Не стоило лезть на рожон. Мелкие суденышки вроде доставшейся им во владение шхуны швартовались у берега без всяких таможенных и пограничных формальностей, ибо количество их было неисчислимо, и островная держава при всем желании не смогла бы проконтролировать каждое, но береженого Бог бережет, в любой стране полиция обожает проводить внезапные рейды и выборочные проверки…

Хорошо еще, документы на корабль были в порядке. Еще в первый же день, решив, что оторвались от возможной погони, оба занялись несгораемым ящиком в каютке покойного Джонни. Там отыскались и оформленные должным образом судовые бумаги (с Катан-Пандангом в качестве порта приписки), и потрепанный американский заграничный паспорт гавайца – судя по нему, Джонни покинул родину несколько лет назад вполне легально, а значит, в розыске не числился. После недолгих раздумий Мазур забрал паспорт себе, решив предъявлять его при крайней нужде. Как оно всегда бывает с фотографиями на документах, выданных энное количество лет назад, тогдашний Джонни, молодой, не столь потасканный и стриженый почти наголо, мало походил на самого себя перед смертью, цвет волос на снимке по причине их практического отсутствия определить было невозможно, а здешние сыскари вряд ли владеют английским настолько хорошо, чтобы прочитать описание особых примет, внесенное неразборчивыми канцелярскими каракулями… В общем, у Мазура были шансы. Главное – не привлекать к себе внимания, не совершать ничего противоправного, вести себя так, будто обитаешь тут который десяток лет. Тогда и до вдумчивой проверки документов не дойдет, если верить заверениям опытного Пьера, неплохо знакомого с этим городом. «В конце концов, – наставлял Пьер, – все мы, европейцы, для них на одно лицо – как для нас китаезы и прочие азиаты…»

Пьер не доставлял ему ни малейших хлопот – он принял происходящее, как должное, показывая всем видом, что готов служить под командой нового капитана со всем рвением и покойницкой немотой. Рвение его особенно окрепло после того, как они по-братски разделили пополам обнаруженные в несгораемом ящике четыре тысячи с лишним американских долларов и ворох гораздо менее респектабельной валюты пяти или шести окрестных государств. Как легко догадаться, Мазур без малейшей жалости отдал бы случайному напарнику весь ворох разноязычных денежек, но поступать так было нельзя, коли уж он по роли числился европейским авантюристом, застрявшим в этих краях презренного металла ради. Посему пришлось, изображая на лице подобающий накал алчности, вести дележку скрупулезно и вдумчиво… Однако у Мазура в первый день осталось стойкое впечатление, что лягушатник ждет от него нехороших сюрпризов, откровенно старается не поворачиваться спиной, косится пугливо. Потом, правда, напарничек малость успокоился, убедившись, что время идет, а глотку ему перерезатъ Мазур что-то не собирается…