Пират

Так прошло два месяца. За это время ложе Рыбкина, торчавшее сверху ларя как гнездо аиста, постепенно и незаметно стало уходить вглубь. Теперь Браслет в своем деннике должен был опускать голову, чтобы увидеть лежащего напротив Рыбкина. День за днем ларь словно засасывал старика, и чем глубже уходил старик вниз, тем холоднее и суше делалось у него лицо. Рыбкин уменьшил ежедневную порцию овса, и Браслет заметно спал с тела. Овса он теперь получал очень мало, сена тоже не вволю. Рыбкин изменил рабочий режим. По вечерам уже не было широкого маха, а только тихий и недолгий трот.

К концу третьего месяца Рыбкин спал почти на дне. Браслет получал теперь только раз в день овес и немного сена, но была какая-то черта, ниже которой старик боялся опускаться. Дойдя до нее, он задавал Браслету скудный корм и надолго уходил из конюшни.

Вечером он возвращался усталый, но с мешком за плечами. Он долго кряхтел и возился у ларя, и Браслет, замирая, слушал, как, пересыпаясь из мешка в ларь, шелестел овес.

В эти дни он получал добавочную порцию, а ложе Рыбкина поднималось на несколько сантиметров вверх.

Постепенно исчезли из конюшни уздечки, недоуздки, попоны, удила, седелки. Больше обменять на овес было нечего, и Рыбкин дошел до дна.

Он спал теперь на голой соломе, покрываясь своим единственным синим казакином. Спасаясь от холода, он на ночь захлопывал крышку ларя и лежал как в гробу.

По ночам голодные, лохматые крысы устраивали вокруг него дикий шабаш. Они шумно грызли ларь, пытаясь урвать что-нибудь из драгоценного корма.

Браслету постоянно хотелось есть. Он уже не кружился по деннику, а уныло стоял у решетки, следя голодными, блестящими глазами за каждым движением Рыбкина. Рыбкин сновал по конюшне, как лунатик. Он раз десять в день мел пол, снимал паутину, чистил пустые денники, все время зябко поеживаясь от холода, и шевелил усами.

Теперь усы часто останавливались на полдороге. Рыбкин застывал на месте и долго стоял, уставившись в одну точку. Потом усы медленно сходили с места и ползли дальше. Рыбкин встряхивал головой и продолжал свой путь.

* * *

Было совсем темно. Рыбкин давно перестал зажигать на ночь фонарь. Электричество не горело. Браслет стоял у решетки дверей и не отрываясь глядел на ларь. Сегодня ему особенно хотелось есть. Он уже часа два не спускал глаз с заветной крышки. В эту ночь в конюшне стояла необыкновенная тишина. Не было слышно шумной крысиной, возни, писка и стука. Крысы исчезли. За всю ночь Браслет не видел ни одной.

Наконец настал час кормежки. Рыбкин не пошевелился. Браслет беспокойно заржал и сразу же виновато отошел в глубь денника. Прошел еще час и еще час. Голод мучил нестерпимо. Время от времени Браслет жалобно и тревожно ржал, но даже слабого шороха не слышалось в ответ.

И только когда совсем рассвело, тихо открылась крышка и Рыбкин не спеша вылез наружу.

Браслет заплясал на месте и, тыкая носом в решетку, тянулся к старику.

Рыбкин даже не взглянул на него. Он прошел мимо и вернулся с ведром воды.

От воды Браслет отказался. Он хотел есть, а не пить. Браслет тряс головой и громко стучал об пол копытом, поторапливая старика.

Рыбкин ушел и пропал. Браслет волчком кружился по деннику, не в силах ждать на одном месте.

Но вот зашаркали подошвы – казалось, что Рыбкин совсем не поднимает ног и волочит их далеко позади.

Браслет обрадовался и загарцевал на месте. Он хорошо знал, что такая походка обозначает тяжелую ношу. Браслет так давно не ел вволю. Но старик тянулся медленно-медленно.

Наконец он показался в дверях. У Браслета от удивления отвисла губа. Рыбкин шел с пустыми руками. Только под мышкой торчал маленький пучок сена-трухи.

Браслет громко и возмущенно заржал, требуя объяснения. Сегодня первый день за все эти месяцы, когда Браслету разрешалось громко ржать.

Рыбкин бросил сено в денник и пошел прочь, даже не закрыв за собой дверь.

Браслет все еще надеялся и ждал.

Рыбкин надел казакин и направился к двери.

Хлопнула дверь, щелкнул замок. Браслет ждал. Рыбкин ушел и не возвращался.

Первый раз за все это время Рыбкин ушел надолго из конюшни, не вычистив Браслета, с пустыми руками. И первый раз сегодня Браслет не получил ни зернышка овса. Не дождавшись овса, Браслет принялся за сено. Труха показалась ему необыкновенно вкусной, но она быстро исчезла, а голод не уменьшился.

Браслет вышел в коридор и обошел все денники, подбирая завалявшиеся кое-где сухие травинки, Рыбкин все не возвращался. Браслета мучили голод и скука. Без толку бродил он по огромной конюшне и остановился у открытого ларя. Наклонив голову, он обнюхал дно, прикрытое рогожей. Сухая соломина больно кольнула его в нос. Браслет фыркнул, схватил соломину зубами и разжевал ее.

Неожиданно он сделал необычайное открытие.

У соломы был довольно приятный вкус. Тогда, отбросив рогожу, он набрал полный рот прелой соломы и стал жадно ее жевать. Ему было необыкновенно приятно двигать челюстями.

В желудке прекратилась воркотня, и стало теплее. Скоро ларь был очищен до последней соломины.

Только поздно вечером послышались знакомые шаги. Скрипнула дверь, и вошел Рыбкин.