Пират и язычница

Герцогиня Бакингем удалилась в загородное поместье, поскольку герцог ясно дал понять, что супружеское счастье не для него. Он шел своей дорогой распутства и разврата и наслаждался каждой минутой жизни.

Назавтра он предложил гостям переодеться в черные шелковые кимоно, вышитые золотыми драконами, и повел их в уютную столовую, в центре которой действительно стоял стол, инкрустированный ляпис-лазурью. В комнате, отделанной золотом и серебром, царил полумрак. На столе красовался тонкий фарфор, и у каждого прибора стояла нефритовая коробочка с резными костями. Стол был таким высоким, что джентльменам пришлось сидеть на табуретах с неестественно длинными ножками. В столовой установилась атмосфера праздничного ожидания.

Появившийся слуга зажег курительные палочки и театрально ударил в гонг. Взорам присутствующих словно по волшебству предстали совершенно обнаженные девушки, на теле которых не было ни единого волоска. Они несли золотые подносы с едой. Каждая обслуживала лишь одного джентльмена. Лодердейл уже открыл было рот, чтобы изрыгнуть очередную непристойность, но Бакингем приложил палец к губам:

– Молчание – золото и к тому же обостряет все остальные чувства. Сыграем в простую игру – хезед.[41] Пусть за нас говорят кости. Суть в том, джентльмены, что первый, кто проговорится, платит штраф в пятьсот крон.

Лодердейл и Сандвич попытались было запротестовать, но мудро решили, что это дорого им обойдется. Карл цинично ухмыльнулся. Удовлетворив голод гостей, прелестницы, которым, очевидно, было приказано насытить и аппетиты другого рода, исчезли под столом, и вскоре гости стали изумленно переглядываться, почувствовав, что их кимоно распахнуты, а плоть ублажают искусные руки и губы.

Лодердейл, застонав, что-то неразборчиво пробормотал.

– С вас штраф, Джон, – вкрадчиво заметил Бакингем. – Надеюсь, эта забавная игра не разорит вас!

Короля передернуло от омерзения. Поднявшись из-за стола, он с презрением бросил:

– Джордж, я люблю женщин. Недаром у меня репутация повесы и развратника. Но никогда в жизни я не унизил и не оскорбил женщину сознательно и не собираюсь делать это сейчас.

Он подал руку девушке и помог ей выбраться из-под стола.

– Пойдем, дорогая. Мы сумеем отыскать спальню, где нас никто не потревожит.

И, наградив хозяина уничтожающим взглядом, увел девушку из комнаты.

Однако полученный урок не пошел Бакингему впрок, и незадолго до Рождества он умудрился оскорбить графа Шрусбери. Все были потрясены известием о том, что вопреки приказу короля герцог вызвал Шрусбери на дуэль и хладнокровно пристрелил его. Терпение Карла лопнуло, и он удалил старого друга от двора.

Давненько не знала Англия такой холодной зимы! Но холод не помешал придворным жадно искать новых развлечений. Канал, который монарх велел прорыть в Сент-Джеймском парке, замерз и превратился в чудесный каток. Здесь царил вечный праздник. В моду вошли катание на коньках, на санках и игра в снежки. Санки обычно тянули разукрашенные пони, а в глубине парка был построен огромный ледяной дворец, где продрогшие гости могли выпить горячего эля, подогретого рома и отведать пирогов с куропатками.

В январе замерзла даже Темза, и высокородные джентльмены и леди изобретали все новые зимние забавы. Проворные торговцы шныряли в толпе, предлагая напитки и закуски. Рядом с шатрами предсказательниц и гадалок разыгрывали представления Панч и Джуди.[42] Лондонцы от души забавлялись гонками свиней, выпущенных на лед, делали ставки и утверждали, что это самое смешное зрелище, если не считать танцев собак на раскаленной металлической плите.

Однако Саммер была слишком поглощена происходившими в ней переменами, чтобы наслаждаться празднествами. С помощью тети Лил она обставила дом на Фрайди-стрит и переехала туда вместе с миссис Бишоп ожидать рождения ребенка. При этом она с мрачным удовлетворением отметила, что все счета, пересланные Соломоном Стормом лорду Хелфорду, были мгновенно оплачены.

В начале февраля в особняке поселилась повитуха, которая привезла с собой родильный стул и другие принадлежности своего ремесла. Миссис Бишоп так волновалась и надоедала Саммер своими наставлениями, что та буквально сходила с ума. Ей хотелось остаться одной, и воображение часто уносило ее на уединенное побережье Корнуолла, где она могла часами мчаться на Эбони куда глаза глядят. Любимая родина, где воздух напоен благоуханием цветов…

Но все грезы неизменно кончались воспоминаниями о той минуте, когда Рурк впервые припал к ее обнаженным грудям.