Пиратика

– Тогда что же ты, папа, в нее втюрился?

– Как ты смеешь разговаривать со мной в таком тоне?!

– А что я такого сказала? Ведь ты же на ней женился.

Уэзерхаус взревел.

От рева его содрогнулись позолоченные гипсовые плоды и виноградные лозы на потолке.

Артия равнодушно пожала плечами, достала из кармана мелкое зимнее яблоко и принялась с аппетитом хрустеть, глядя, как ее отец мечется по комнате, колотя тростью по ножкам стульев.

– Разве ты не знаешь, что твоя негодная мать – Молли – была самой худшей из всех самых худших женщин на свете?!

– Она была пиратом!

– Можешь назвать и так. Если хочешь…

Артия встала:

– Она говорила, что никогда не убила ни единого человека, только отбирала у них богатства. И это правда!

– Выброси из головы эту чушь! – Любое проявление несогласия с его собственной точкой зрения выводило Землевладельца из себя.

– Пушка взорвалась. Это я вспомнила. А потом снова ничего не помню. Шесть лет я прозябала здесь. В этой школе, как в тюрьме, среди идиотских кудрявых дурочек. И вы, сэр, еще говорите о чуши, – воскликнула Артия, сверкая глазами, холодными, как сталь. – Вот где настоящая чушь!

– Где ты достала эти позорные тряпки?

Артия расхохоталась.

– Взяла у конюхов. Их лучшие воскресные костюмы. А рубашку и куртку выпросила у школьного носильщика. Я заплатила и ему, и прачке. Извини уж, твоими деньгами, ты ведь всё равно мне их отдал.

– Я дал их тебе на новое платье…

– Так вот же оно, мое новое платье!

Уэзерхаус облокотился о каминную полку и впился в дочь пылающим взглядом. До чего же она сейчас напоминала ему его бывшую жену Молли Фейт!

– Если ты так хорошо всё помнишь, то не забыла ли ты, девочка, какой беспечной вертихвосткой была твоя мамаша?

Артия резко – словно кошка, встретившая другого, чужого, ненавистного кота, – обернулась. Уэзерхаус, забыв про гнев, разинул рот.

– Моя мать, сэр, была Владычицей Дальних Морей, Королевой Пиратов, и командовала флотом из двадцати кораблей!

– Этот спектакль… это ложь…

– Ее имя, сэр, до сих пор гремит по всему миру! И звали ее не Молли, и не Фейт, не называли ее и твоим именем, папа, которое она взяла после свадьбы.

– Она была обыкновенной…

Артия передернула плечами. Из ее глаз выкатились две прозрачные слезинки. Но они не придавали ей слабости.

Слезы блестели у нее на щеках, как крошечные серебряные медальки, выкованные глазами из гордости.

– Ее называли Пиратика.

– Опомнись. Какая еще Пиратика! – Уэзерхаус, жалкий и в то же время ожесточившийся, презрительно фыркнул. – Она мертва! Настолько же мертва, как и та картонная мелодрама, которой была вся ее жизнь. Мертва и погребена – можно сказать, пошла на корм рыбам.

– Знаю…

– А что касается тебя, Артемизия, то слушай мой приказ. Надеюсь, тебе в этой комнате удобно. Потому что здесь ты и останешься, девочка моя, пока не придешь в чувство. Тюрьма, говоришь? Тогда тебя в ней запрут. Без еды, без изысканных дамских штучек, без чая, без кофе, шоколада и сока. Только чашка воды в день. И без дров для камина!

– Поздравляю тебя с Рождеством, – сказала Артия.

– Довольно! – прорычал Землевладелец Уэзерхаус. – Я этого на всю жизнь нахлебался с Молли. От тебя я наглости не потерплю!

Когда за ним захлопнулась дверь, Артия прошептала, глядя в огонь:

– И она тоже была сыта вами по горло, сэр. Вот почему она тебя бросила и взяла меня с собой, когда я была совсем маленькой. Я потеряла шесть лет жизни. С меня тоже довольно!

Она поворошила кочергой в камине, потом достала ее, почерневшую от жара и копоти, и черным концом написала на белой стене над камином настоящее имя своей матери.

2. Розовый – цвет девушек

Где-то далеко в ночной тиши послышался протяжный рев. Это трубил олень, то ли в лесу, то ли на Пустоши.

За окном белыми хлопьями падал снег.

Огонь в камине давно угас, и в запертой комнате с каждой минутой становилось всё холоднее. Но Артия не обращала внимания на холод. Несмотря на отцовские слова, несмотря на запертые окна и двери, она намеревалась любой ценой выбраться отсюда. Поэтому пора было привыкать к переменам климата.

В эту минуту, точно так же, как и всё утро, как и весь день, она снова и снова воскрешала в памяти всё, что могла вспомнить. Образы один за другим вставали перед глазами: сочные и живые, будто нарисованные в мозгу яркими красками.