Пираты, каперы, корсары

Маленький зал выглядел в высшей степени воинственно. Он был битком набит солдатами Конвента. Не считая последнего гостя и самого хозяина, там был один-единственный штатский — миссионер ордена Святого Духа. Священник тихонько сидел в уголке и, казалось, целиком ушел в свои думы, не замечая окружающих. Маленький и скромный, был он, видимо, наделен недюжинным мужеством: появиться в сутане среди дикой солдатни — для этого требовалась отвага. Во Франции в те дни все духовные ордена были уже упразднены, и от всех лиц духовного звания требовали принесения гражданской присяги на верность республике. С теми, кто эту присягу отвергал, обходились как с мятежниками. Несколько дней спустя после начала нашего повествования, 6 октября 1793 года, было отменено прежнее летоисчисление; 10 ноября Национальное собрание ввело Службу Разума; 7 мая 1794 года Конвент постановил, что никакого бога нет, а 24 мая распорядился, чтобы ни один гражданин не смел больше верить в бессмертие души. Не приходилось сомневаться, что храбрость маленького миссионера в подобных обстоятельствах в любую минуту могла обернуться для него крупными неприятностями.

К столику не успевшего еще обсохнуть незнакомца, слегка пошатываясь, подошел пышноусый тамбурмажор[6].

— Эй, гражданин, откуда путь держишь?

— С верховьев Дюранса[7].

— И куда же?

— В Боссе.

— Что тебе там надо?

— Навестить друга. Ты имеешь что-нибудь против?

— Х-м-м! Может и так, а может и нет.

— О-о-о! — с едва скрываемой иронией протянул незнакомец. Он положил ногу на ногу, скрестил руки на груди и устремил на тамбурмажора взгляд, в котором можно было прочесть все что угодно, кроме восхищения. Этому молодому человеку было никак не более двадцати двух — двадцати трех, но высокий лоб, густые брови, властный взгляд, орлиный нос, энергично очерченный рот, крепкая загорелая, не привыкшая к воротничкам шея, широкие плечи, гибкое телосложение — все это производило впечатление зрелости, независимости, некой необычности, и невольно внушало уважение.

— Чему ты удивляешься, гражданин? — спросил унтер-офицер. — Уж не полагаешь ли ты, что к главной штаб-квартире в Боссе может пройти любой, кому заблагорассудится?

— Нет, не полагаю. А вот ты, гражданин тамбурмажор, похоже, полагаешь, что тебе дозволено лезть к любому со своими расспросами.

— Молчать! Каждый солдат обязан охранять безопасность своей армии! Как твоя фамилия, гражданин?

— Сюркуф, — ответил спрошенный с легкой ухмылкой в уголке рта.

— Имя?

— Робер.

— Кто ты?

— Моряк.

— А-а-а, так вот почему ты столь беззаботно плескался, словно утка, в этом потопе, там, на улице! Кто тот друг, которого ты хочешь навестить?

— Гражданин гренадер Андош Жюно.

— Андош Жюно, адвокат?

— Да, он самый.

— Да это же мой добрый приятель! Откуда ты его знаешь?

— Мы встречались с ним в Бюсси-ле-Гран, где он родился.

— Точно! Ты не врешь, гражданин Сюркуф. Жюно служит в нашей роте. Я провожу тебя к нему. Но прежде ты должен с нами выпить.

— А что вы пьете?

— Здесь только один сорт, как на вывеске — руссийон. Но вино крепкое и очень мягкое. Попробуй-ка!

Хозяин притащил большой кувшин своего фирменного напитка, и все солдаты дружно протянули стаканы, предвкушая удовольствие выпить за счет незнакомца.

А тот только смеялся. После первого тоста он предложил всем наполнить еще по стакану и снова выпить и, заметив постную физиономию усомнившегося в его платежеспособности хозяина, вытащил из кожаного бумажника пачку ассигнаций и швырнул ее на стол. Жест этот был встречен всеобщим ликованием: денег было с лихвой, и хозяину пришлось еще раз наполнять кувшин. На сей раз не обошли вниманием и миссионера, которому до этого не перепало еще ни глотка. Тамбурмажор подошел к его столику, протянул стакан и потребовал:

— Встань, гражданин, возьми стакан и выпей за здоровье Конвента, выкинувшего папу римского из страны!

Священник поднялся и взял стакан; однако вместо требуемого тоста тихо, но твердо, сказал:

— Не для богохульства дал нам господь эту благодать. В вине — истина, и я не хочу произносить слова лжи. Я пью за здоровье святого отца в Риме, да хранит его небо!

Но не успел он поднести вино к губам, как кулак тамбурмажора вышиб стакан из его руки так, что осколки брызнули по полу.

— Что это ты себе позволяешь, гражданин святоша? — взревел унтер. — Ты что, не знаешь, что в нашей прекрасной Франции прежние святые отцы упразднены? Еще немного, и всех вас вышвырнут отсюда вон со всей вашей ерундой, в которую вы заставляли нас верить! Я приказываю тебе отказаться от своего тоста!

— Погоди-ка, старина, — перебил тамбурмажора другой солдат. — Зачем ты разбил его стакан? Гражданин хозяин, дай ему новый, да налей пополнее! Этот поп явно из тех, что отказались от гражданской присяги. Вот мы и устроим ему сейчас проверку, и пусть пеняет на себя, если ее не выдержит!

Хозяин принес требуемое; тамбурмажор втиснул в ладонь священника полный стакан и приказал:

— А теперь пей, гражданин, и кричи громко: “Да здравствует республика! Долой папу!”

Лицо миссионера побледнело, но глаза его сверкали. Он поднял стакан и крикнул: