Пираты, корсары, флибустьеры

Историки утверждают, что Мансфельт, в отличие от других пиратских вожаков, стремился не столько к добыче, сколько к захвату новых территорий, якобы мечтая о создании обширной флибустьерской империи на развалинах испанских владений. На основании чего был сделан столь далекий вывод – загадка. Никто из современников, ни сэр Томас Модифорд, ни Морган, не слышал от него и намека на грандиозный замысел, хотя они должны были бы знать о сокровенной мечте адмирала.

Можно согласиться, что Мансфельт более склонялся к политике аннексий, чем к чистому грабежу, – доказательством тому служит его поведение на Санта-Каталине (никаких других фактов, кстати, не существует). Но зачем было ставить временным губернатором острова француза, хотя заранее ясно, что такое решение вызовет недовольство ямайского шефа? Вновь не находим ответа. Последнюю и самую сложную загадку он поставил перед Морганом, когда вызвал его на борт адмиральского флагмана перед отходом с Санта-Каталины.

На столе в каюте Мансфельта была разложена карта Центральной Америки с указаниями, нанесенными Морганом после его успешного гранадского похода с Моррисом и Джекманом. Палец старого адмирала пополз вдоль берега и остановился в устье реки Сан-Хуан. Во время предыдущих экспедиций Мансфельт доходил до этого места и даже спускался дальше к югу. Но лишь Моргану с подручными удалось подняться по течению реки Сан-Хуан, пересечь озеро Никарагуа и разграбить Гранаду. По словам того же Моргана, половину сокровищ Гранады они не сумели унести. Адмирал еще раз выслушал рассказ своего вице-адмирала о плавании на пирогах через сельву, о переправе через озеро и под конец огорошил его известием, что новую экспедицию в Гранаду поведет не он.

– Вы незамедлительно отправитесь с двумя кораблями в Порт-Ройял и сообщите о взятии Санта-Каталины.

Эксмелин в своей книге пишет, что после занятия Санта-Каталины Морган отправился с Мансфельтом в Центральную Америку. Это неверно. В тот период хирург не состоял на службе у Моргана, он присоединился к нему позже, поэтому сведения о данной экспедиции ему достались из чужих рук. Свидетельства других участников и дальнейшее развитие событий рисуют следующую картину.

Надо полагать, что, когда прошел первый шок, в голове у Моргана засвербела мысль: «Старик хочет прибрать себе всю гранадскую добычу».

Конечно же, подобное намерение плохо вписывается в характер Старика. Кроме того, зачем было адмиралу брать на себя дополнительный риск и отправлять другого человека к губернатору объяснять, почему он нарушил приказ и ушел от Кюрасао? Если на то были какие-либо стратегические причины, кто, кроме него, сумел бы лучше изложить их? И с другой стороны, кто мог изложить их более тенденциозно, нежели молодой вице-адмирал, мечтающий занять его место? Сегодня из нашего далека мы не в силах понять, почему Мансфельт отправил Моргана назад на Ямайку. Можем лишь вообразить себе задумчивое лицо Моргана, когда корабль нес его к дому. Правильные черты этого лица успели отяжелеть, а широко расставленные глаза, излучавшие ум и решительность, смотрели вдаль, в будущее.

Итак, был январь 1667 года. Морган уже второй месяц жил в Порт-Ройяле. На Ямайке, как и во всем Карибском бассейне, сухой сезон продолжается с декабря по март. Январь – один из самых благодатных месяцев. Над Порт-Ройялом в голубом небе светило солнце, прозрачное море у песчаного берега просматривалось до дна. Горстка испанских пленников изнуренного вида, в лохмотьях и с печальными лицами, перетаскивала мешки с берега на причал. Груду ящиков и мешков с товаром стерегли несколько сторожей с ружьями. В гавани не было заметно никакого движения, несколько стоявших на якоре кораблей с высокими кормовыми надстройками казались вымершими.

Зато, по контрасту с тишиной порта, в городе царило оживление. Сновавшие во все стороны люди составляли пеструю толпу. Здесь были флибустьеры «классического» вида, того, что мы видим в кино, – загорелые, с черными или красными платками на голове, одни в лохмотьях и босиком, другие разодетые в пух и прах, с перстнями на пальцах и цепями на шее; но тут были и прочие представители рода человеческого, свидетельствовавшие о том, что население этого процветающего портового города было весьма разнообразно. Черные рабы, наполовину, а то и на три четверти нагие, соседствовали с белыми мужчинами и женщинами. Было много портовых девиц – негритянок, индианок и мулаток с кожей фиолетового отлива, а также прибывших на заработки из Европы и упорно сохранявших белизну лица под зонтиками последней (безусловно, предпоследней) лондонской или парижской моды; все они были устрашающим образом накрашены и щеголяли в платьях с немыслимым декольте (последняя деталь была безошибочным знаком их профессиональной принадлежности).