Пираты, корсары, рейдеры (с илл.)

Когда Блай привел свою скорлупу в бухту, где стояли на якорях голландские корабли, он не разрешил своим спутникам сразу же пристать к берегу. Он приказал поднять флаг «терплю бедствие» и, лишь получив приглашение, вышел на берег, оставив остальных в шлюпке. Еле волоча ноги, он доплелся до старшего по чину и официально сообщил об обстоятельствах дела. Потом попросил разрешения его людям сойти на берег Лишь когда разрешение было получено, Блай дал сигнал высаживаться. Он в любых обстоятельствах оставался военным офицером.

Большинство матросов, оставшихся на «Баунти», хотели одного — скорее вернуться на Таити, к друзьям И любимым девушкам, к обеспеченной и неспешной жизни. Адамс и Кристиен были против. Они знали Блая и верили в то, что он может совершить невероятное — остаться живым. И тогда месть его будет беспощадной.

Победили все-таки матросы. После неудачной попытки обосноваться на острове Тубуаи «Баунти» подошел к Таити и бросил якорь в знакомой бухте. Затем потянулись желанные и, казалось бы, ничем не омраченные дни. «Баунти» стал как бы продолжением деревень. Таитяне не покидали его, а матросы совершенно забыли о дисциплине и вообще обо всем, включая грядущее возмездие. Кристиена эта анархия смущала. Он совсем уж было решил взять бот и уйти на нем по следам Блая, как Адамс, который смотрел в завтрашний день, предложил ему взять моряков, которые еще не полностью порвали с действительностью, и уйти на «Баунти» дальше, оставив здесь тех, кому эта идея не по душе.

С Адамсом и Кристпеном согласились уйти с Таити шесть матросов и мичман Юнг. Кроме того, обманом, пригласив на пир на борт корабля, моряки взяли с собой десять таитянок и восемь таитян, чтобы обосноваться навсегда на необитаемом острове. Кристиен даже знал, на каком, — он выбрал небольшой остров Питкэрн, от крытый капитаном Картеретом.

13 июня 1790 года «Баунти» бросил якорь у Питкэрна. С корабля все перенесли на берег, а остов, чтобы случайно не заметили с моря, сожгли. Таким образом, робинзоны были отрезаны от реального мира.

Возмездие между тем настигло тех, кто остался на Таити. В марте 1791 года к берегу подошел английский военный фрегат «Пандора».

Первым увидел его мичман Хейвуд, проводивший последние недели на берегу, ожидая именно этого часа. Чувство вины, тоска по дому заставляли его не думать о грядущем наказании — лишь бы вернуться домой. Впрочем, он рассчитывал на снисхождение. Ни он, ни его друг мичман Стюарт активного участия в бунте не принимали, они попросту не решились в последний момент перейти в перегруженную шлюпку Блая.

Хейвуд побежал за Стюартом, который в отличие от него не столь обрадовался прибытию фрегата. Он страстно любил свою жену — таитянку Пегги. Ему было восемнадцать лет, Пегги — чуть меньше. Все же после краткого раздумья Стюарт присоединился к Хейвуду, и они на пироге подгребли к «Пандоре».

«Пандора», которой командовал мрачный и жестокий капитан Эдвардс, уже месяц разыскивала бунтовщиков по Океании, прежде чем пришла на Таити. Как только мичманы поднялись на борт, их заковали в кандалы и бросили в трюм.

Когда через некоторое время туда же прибыл король этой части острова, вместо ожидаемого дружеского приема он получил выговор от Эдвардса за то, что скрывает бунтовщиков и врагов Англии. Король был оскорблен тем, что его гости, которые вот уж год живут здесь, обманули его. Поэтому он тут же послал своих людей С англичанами, и те в несколько дней разыскали и привезли на «Пандору» всех беглецов.

Пленников было четырнадцать. Их посадили в большую клетку ну палубе, и таитянские жены могли подходить к прутьям и смотреть на своих мужей. Пегги Стюарт, которая приплыла на «Пандору» с новорожденной девочкой, отказывалась отойти от клетки, и ее каждую ночь силой отрывали от решетки и бросали в пирогу. С рассветом она уже ждала разрешения вновь подняться на борт.

Еще три месяца «Пандора» рыскала по архипелагу в поисках «Баунти». Внезапно ночью у Большого Барьерного рифа она попала в шквал, ее бросило на рифы и в образовавшуюся пробоину хлынула вода. Парус под пробоину подвести не удалось, помпы не справлялись. К семи утра вода подступала ко второй палубе. Пришлось спускать шлюпки.

Пленники метались по клетке, умоляя расковать их и пустить к шлюпкам. Эдвардс поставил у клетки часовых и приказал стрелять, если кто-либо из бунтовщиков попытается выбраться наружу.

Уже занеся ногу над бортом, Эдвардс обернулся к бунтовщикам и сказал спокойно:

— Будьте прокляты, собаки!

Жуткие крики погибающих догоняли моряков с «Пандоры». Люди старались делать вид, что не слышат их. Вдруг боцман Мультон не выдержал. Он попросил офицера, командовавшего шлюпкой, вернуться к кораблю. И офицер вернулся. Мультон взобрался на «Пандору» и стал железным ломом разламывать клетку. Судовой оружейник крикнул ему из шлюпки, что ключи от кандалов остались в его каюте. Капитан Эдварде уже отплыл далеко от тонущего корабля и не видел того, что происходило на «Пандоре».

История как бы еще раз проигрывала тему: Блай — Адамс, жестокость — благородство.