Пираты с озера Меларен

Он ловил комаров, рвал недозрелые ягоды брусники, наблюдал за крошечной муравьиной тропкой, протянувшейся между травинками, и размышлял о своей жизни. У его ног, высокий и прямой, цвел коровяк. «Этого цветка в моем гербарии нет», — неожиданно подумал он, и холодок пробежал у него по спине. До гербария ли ему после всего того, что с ним приключилось? Конец теперь отличным отметкам и премиям, и всему упорядоченному и домашнему. Теперь он далеко от дома, странствует по белу свету и видит разные полевые цветы, которые цветут и умирают. Когда наступали сумерки, вокруг становилось так одиноко и странно. Казалось, будто сердце его всего-навсего маленький боязливый зверек и что ничего общего с высокими темными деревьями и бездонным печальным небом у него нет. Но тут Георг вспомнил Альфреда и Вильхельмину. «Им еще хуже, чем мне, — подумал он, — им куда хуже, чем мне…»

Наконец настал вечер, и Георг, точно нищий, прокрался к замку; две злобных гончих ворча следовали за ним по пятам. Он низко поклонился слуге, любезничавшему на кухонном крыльце со служанкой.

— Нельзя ли мне поговорить с графом?

— Еще чего! Не до тебя графу. Он только сегодня вернулся домой, был в отъезде. А сейчас у него гости, собрались охотиться на уток…

— Ну тогда ладно…

Георг собрался уже было уйти, но вдруг подумал об Альфреде, о тюрьме, о палаче и снова обратился к слуге, недоуменно взиравшему на этот унылый призрак.

— Да, но речь идет об очень важном деле. О Флинте…

Ахнув, слуга тут же побежал на парадное крыльцо и скрылся

за дверью. Через минуту появился граф — с непокрытой головой, но во фраке и с белой астрой в петлице. Возбужденное лицо его выражало нетерпение, в руках он держал трость. Слуга осветил Георга фонариком.

— Это еще что за фигура? — прокартавил граф.

— Это всего лишь я… профессор… вы, граф, однажды летом пригласили меня на обед.

— Вот как, хм, да, конечно… Ну и вид у тебя, мальчик. Надеюсь, это не ты прикончил старика Флинту, а?

— Я хотел бы побеседовать с вами, граф, наедине.

— Наедине? Вот еще новости. Ну, allons[68].

Взяв фонарь у слуги, граф, как и был с непокрытой головой, повел Георга в садовую беседку. Лицо графа при неверном свете фонаря казалось постаревшим и морщинистым. Внезапно мальчик, содрогнувшись, понял, что причиняет муку этому человеку.

— Ну, выкладывай свое дело, приятель! Меня ждут там два губернатора и министр!

Георг остановился у входа в беседку, готовый при малейшей опасности обратиться в бегство. Он стал рассказывать обо всем, что видел и слышал. Это он, Георг, написал то глупое письмо с предостережением об Альфреде, и он же первым увидел всплывшее тело Флинты. Но тот, кто прятался за углами домика Флинты тем жутким вечером, когда они приплыли туда, был вовсе не Альфред, а барон Юстус. И он так ужасно смотрел на них, когда они сидели у костра.

Граф пошатнулся. Пытаясь ощупью найти опору в шелестевших лозах дикого винограда, он закричал:

— И ты думаешь, балбес ты этакий, что несчастный кроткий дурачок, мой кузен, убийца? Берегись, как бы я не натравил на тебя гончих!

Георг готов был расплакаться.

— Простите, господин граф! Я только думал, вдруг Альфред не виноват? Ведь это ужасно!

Вспышка гнева прошла, и граф снова взял в руки фонарь:

— Идем!

Они прошли по темной садовой аллее, пахнувшей палыми фруктами и мокрой землей, потом свернули на узкую тропку среди вьющихся на подпорках бобов и остановились перед открытыми освещенными окнами домика садовника.

— Матушка Ханна! — тихо позвал граф.

Вышла маленькая, сгорбившаяся под тяжестью лет старушка с трясущейся головой и, сделав книксен, закудахтала ласковым голоском:

— Скажите, пожалуйста, неужто сам милостивейший граф оказывает нам честь?

— Добрый день, добрый день, любезная матушка Ханна, — спокойно произнес граф. — Матушка Ханна ведь убирала в этом павильоне летом, не так ли? Я хотел только узнать, не заметила ли матушка Ханна, чтоб барон когда-нибудь… выглядел рассеянным… выказывал бы особое беспокойство… или говорил что-нибудь странное…

Матушка Ханна теребила передник, потом снова сделала книксен:

— Как прикажете, граф!

— Я ничего не приказываю, матушка Ханна, — по-прежнему спокойно и дружелюбно сказал граф, хотя Георг чувствовал, как в руке его дрожит лампа. — Расскажите только все, как было.

— Да, ну тогда я скажу… мы с Линой наверху в кухне толковали то же самое… она иной раз зовет меня на чашечку кофе, не знаю, как посмотрит на это господин граф… Да, так вот я говорила… барон никогда не был таким и никогда не вел себя так, как в ту пору, когда стояла эта адова жара и вся брюква посохла. Ну а с тех пор, как пошел дождь, милостивый граф, и в воздухе похолодало, с него все как рукой сняло. Он снова стал добрым, возится со своими книжками, не бегает кругом и не рыщет по ночам.

Георг отступил в тень и оттуда смотрел на графа и на старуху. Прямая, черная тень фонаря колыхалась. на белой стене дома, будто волна.

— А он ничего не говорил о Фли…? — не удержался Георг.

Граф не дал договорить.

— Идем! — жестко пробормотал он, схватив его за руку.