ПИРОГ ДЛЯ ЦАРИЦЫ

Маркус Даркевиц "ПИРОГ ДЛЯ ЦАРИЦЫ"

Услышав со двора приближающиеся шаги и звон оружия, Косьма негромко воскликнул, не подымаясь с лежака:

– Глянь, Ероха, кажись, тащат кого!

Ероха, подручный посадского ката Косьмы Силыча, подскочил и высунул из сеней рябую физиономию наружу.

– Девку ведут, Силыч...

– Волокут иль как?

– Сама ступает.

– Это что ж, опричники не ломали её? – удивился Косьма и поднялся с лежанки, застеленной тюфяком, набитым соломой и волосьями.

Потянулся, расправив широкие плечи, похрустел пальцами, почесал шею под чёрной бородой с седым кончиком.

Косьма был уже немолод – сорок шесть годов ему стукнуло. На своей службе повидал всякого, и ежели уж чему удивлялся, знать, было то действительно нечто необычное.

– Кого прёте? – спросил он входящего стрельца.

– Алеську, стряпуху, – ответил царёв стражник. – От вчерашних расстегаев и пирогов многих посадских, да и саму государыню зело пропёрло. Кое-кто так и не поднялся к обедне, токмо лежат и маются.

– Чтой-то молода она для стряпухи царской, – заметил Косьма.

– Фотинья наша вчера ногу подвернула, тоже лежит, бранится. Молодуха-то и натворила делов.

– И что? Отстегали бы как следует и выставили из посада в чернь, – проворчал Косьма.

– Э, Силыч... Не случай, но злой умысел на то был... Научили девку враги из рода худого... Опричнина сразу взяла её в оборот. Созналась быстро, назвала кого надо. Даже стегать не пришлось.

Косьма поглядел на младшую царёву стряпуху. Добрая девка, белая да грудастая. Коса пшеничная, глаза как небо ясное, полные страха. С пальцев левой руки кровь капает – два ногтя опричники выдрали. Стоит в одном нижнем платье, видать, епанчу уже сорвали стрельцы, пока волокли в опричнину.

– Чего порешали-то?

– Ну коль скоро злой умысел, то вам и передаём...– стрелец протянул палачу свиток с печатью. – Пирог в ёй испечь велено.

Девушка тонко вскрикнула, вздрогнув и пошатнувшись.

– Давненько что-то подобного не требовали с посаду...

– Марии свет Темрюковне лихо досталось. Вся зелёная, аки лист кленовый, лежит супруга царя-батюшки. Самолично приказавши расправу учинить без стечения людей согласно уложению об отравителях.

– Тогда да. Велите замесить и принесть в нашу баню полпуда сдобного теста на грибе. И оставь тут своего бойца, пусть девку разденет и руки сзади скрутит ремнём сыромятным... А ты, Ероха, поспеши на поварню, завари хорошенько котелок коры крушиновой. От беда-то какая! Что ж с матушкой-царицей станется?

«Баня» таковой не являлась, хотя имела и печь, и полки. Она представляла собой самое зловещее место в посадском дворе. Даже не виновные ни в чём люди опасались приближаться к забору, за коим располагалось сложенное из брёвен здание с косой крышей. Детей нещадно пороли, буде кто окажется пойман вблизи той бани, в час, когда там кипит работа. А понять, что Силыч за работой, было несложно – вой и крики подчас разносились аж за два переулка. То ясно – либо шёл правёж, либо чинилась расправа согласно указу лишить жизни кого без стечения людей.

Младший стрелец, совсем юный, без усов и бороды, сорвал с Алеси платье, оставив молодую стряпуху голой. Девица плакала навзрыд, пытаясь прикрыться руками. Стражник, недолго думая, со всего маху свистнул ей кулачищем в ухо – даже Косьма крякнул. Алеся взвизгнула, но стала плакать тише и позволила завести себе руки за спину. Появился Ероха.

– Поди и принеси стульчак, – распорядился кат. – Привяжите к нему девку, чтоб сидела ровно и не дёргалась.

Ероха приволок низкий стул с длинной спинкой и большой дырой, вырубленной под седалище. Вдвоём с бойцом они усадили всхлипывающую Алесю на стульчак, плотно привязали её тело к спинке, а лодыжки – к передним ножкам.

– Всё, парень, – сказал Косьма служивому. – Теперь мы сами дело делать будем.

Молодому стрельцу зело хотелось посмотреть на казнь девушки. Он с явной неохотой покинул страшную баню. Ладно, и без того на голое тело налюбовался на неделю вперёд...

– Заварил крушину? – спросил Косьма помощника.

– Исполнено, Силыч, – кивнул Ероха.

– Остуди и тащи.

Подручный убежал. Прерывистый плач девушки нарушал тишину сумрачного помещения. Косьма принялся зажигать лучины по углам – света полезно дать побольше.

– Батюшка, – вдруг раздался дрожащий девичий голос. – Батюшка, помилуй меня...

– Что значит «помилуй»? – искренне удивился Силыч. – Отпустить тебя, что ли? Ить меня за такое в кипятке живьём сварят!

– Я знаю, что такое «печь пирог», – с ужасом сказала Алеся. – Я не смогу, я не перенесу этого!..

– Другие переносили, и ты перенесёшь, – равнодушно произнёс Косьма. – Зато знать будешь, за что такую муку испытываешь.

– Но я не виновна ни в чём! – закричала стряпуха.

– Стрельцы сказали, что ты сама во всём призналась.

– Псы царёвы мне под ногти иглы вогнали, – запричитала Алеся, – а потом вырвали... О, это такая боль!.. Тут в чём угодно признаешься. Не представляю, кто надумал горе и вред царице-матушке учинить...

Силыч покачал головой.