Пирог с крапивой и золой. Настой из памяти и веры

Голос Лесного царя преображается. В нем уже нет ни капли нежности, только голод.

Толкаю дверцу, но она оказывается гораздо тяжелей предыдущих. Из дубовых досок, на тугих пружинах – дверь едва-едва открывается внутрь. Видимо, дверью я задела граммофон, отчего пластинку заедает.

«Неволей иль волей… неволей иль волей… неволей иль волей».

В другой ситуации я бы поправила иглу, чтобы услышать конец фразы – «а будешь ты мой», – но сейчас мне не до этого. Я вижу стол доктора, заваленный бумагами. Где‑то среди них должно быть доказательство. Сколько у меня времени? Пятнадцать минут, десять?

Я начинаю быстро листать документы. Перекладываю их неряшливыми стопками, выдвигаю ящики один за другим. Да бумаг здесь море! Но ни по одной нельзя сказать, что она изобличает доктора в его преступлении. Я почти отчаиваюсь, пока в нижнем ящике письменного стола не натыкаюсь на тетрадь в красной обложке. Дневник Касеньки Монюшко.

«Неволей иль волей…»

«Прошу вас, не читайте, пожалуйста».

Доктор выкрал его из дортуара, когда у меня был приступ. Испугался, что я прочитаю его до конца и все пойму.

Вот, значит, почему я – «образец № 2». Бедная моя Кася, она была первой.

Что здесь еще? Я должна добыть настоящее доказательство, после которого Виктор Лозинский не сможет ни отвертеться, ни подставить меня под удар. Но рядом с дневником только пачка писем, какие‑то записи и толстый научный журнал «Башня» за прошлый год. Руки дрожат и почти не слушаются, когда я открываю журнал по закладке из яркой тесьмы и вижу подчеркнутые строки.

«Парафренический синдром у старшего поколения часто бывает вызван многочисленными смертями родственников и прочих близких людей. У молодых людей он может быть спровоцирован травмой черепа».

«Неволей иль волей».

«Синдром характеризует возникновение у больного фантазий об общении с призраками или иными потусторонними силами. Может развиться как иллюзия всемогущества, так и мания преследования этими силами».

Вот что доктору было нужно – чтобы мы поверили в иллюзорные силы, чтобы возомнили себя ведьмами. Все началось с Каси. А меня он решил сломать, внушая другим желание умереть.

Бедные мы! Нашими слабостями, нашими ранимыми душами воспользовался тигр в человечьей шкуре.

– Рад видеть вас, Магдалена. Вас все обыскались. – Голос тихий, но перекрывает звук заевшей пластинки.

«Неволей иль волей».

– Позвольте спросить, что вы ищете в моем кабинете? – продолжает пан Лозинский спокойно. Он шагает к граммофону и поднимает иглу. Теперь я слышу только шорох, с каким продолжает вращаться пластинка.

Не могу заставить себя обернуться. Виктор здесь. Он знает, что я все знаю. Я не успела. Я в вольере.

– Магда, я прошу вас слушать меня очень внимательно. Вы меня слушаете? Вам нечего бояться. Слышите? Вам нужна помощь. Особенная помощь, Магда. Успокойтесь, выдохните. Посмотрите на меня.

Он меня за дуру держит? Я медленно поворачиваюсь, держа дневник Каси обеими руками. Увидев его, пан Лозинский печально вздыхает:

– Умница, вот так… Вы ведь очень умная девушка, правильно? Талантливая. Необычная. – Он шарит рукой у себя за спиной, и я понимаю, что он запер дверь, ведущую в лазарет, на ключ. – Так вышло, что и проблемы у вас необычные. Я хочу только помочь. Вы мне верите?

Он улыбается. Так широко и искренне, что мне хочется плюнуть ему в глаза. Чертов псих!

Пан Лозинский делает несколько шагов ко мне, а ведь отступать некуда. Я лишь сильнее вжимаюсь в край стола, сильнее вцепляюсь в края красной тетради.

– Не будет ни клетки, ни холодных ванн, обещаю. – Доктор продолжает заговаривать мне зубы. – Мы будем только гулять и беседовать. Мы станем слушать музыку. Вам ведь понравился Шопен, так? Пусть будет он. Однажды вам станет легче, уверяю! Тогда я отпущу вас, как птицу в небо. Никто не причинит вам вреда…

В последнюю секунду я все же замечаю его выпад и бросаюсь в сторону, сметая со столешницы целый ворох исписанных листов.

Задыхаясь, смотрю доктору прямо в глаза. Он выше меня, он сильнее. Дверь заперта. Что же делать?

– Что же вы, Магдалена, – с легкой укоризной говорит Виктор Лозинский. Его зализанные волосы растрепались. – Если будете упрямиться, то заниматься вами буду не я, а полиция. Я лишь хочу вас защитить.

И это говорит мне мерзавец, который наблюдал, как я сплю?! Я рывком тяну на себя гобелен, на котором стоит граммофон, и тот с хрипом летит под ноги доктору. Тот спотыкается, и вся его угловатая, как циркуль, фигура валится на пол. Я прыжком оказываюсь у дверцы, ведущей в тайный коридор, потому что теперь это мой единственный выход. Доктор барахтается в складках гобелена, но тянется следом. Я почти скрываюсь в коридоре в ту секунду, когда дубовая дверь всем своим весом обрушивается на мою руку. Я слышу тихий треск и собственный вопль.