Пирог с крапивой и золой

— Я заменила ей мать, сделала ее счастливей. Но Кася была стихией, даже я не смогла усмирить то, что творилось в ее голове… Твое же состояние я держала под контролем. Стимул, реакция, поначалу фазы были стабильными, — пани Новак бормочет и будто бы разговаривает вовсе не со мной. — Но потом и они начали прогрессировать. Ритмичный стук вводит пациента в фазу, а вид вращающегося кольца — возвращает в норму. Прекрасный ход, блестящий! Но нужно было больше данных… Если бы я только довела эксперимент до конца, если бы только смогла опубликовать результаты… Сколько жизней это бы спасло!

Стук… Кольцо… В моей памяти одно за другим вспыхивают воспоминания о случаях, когда пани Новак вынуждала меня смотреть на свой вертящийся перстень. Так она каждый раз то включала, то выключала мою болезнь. Она использовала меня, чтобы проворачивать свой бесчеловечный эксперимент.

— Вы сводили меня с ума… Вы погубили девочек…

— Они бы с легкостью погубили себя сами, — хмурится наставница. — Я только навела их на мысль. Тебе нужны были стимулы, частые, интенсивные, только так ты могла достичь нужной стадии. Жаль только, Юлия сорвалась раньше времени, это многое бы упростило.

— Я все расскажу, — вот и все, что мне удается прошептать растрескавшимися губами.

— Конечно, расскажешь, — внезапно соглашается пани Новак. — Думаю, даже не раз. И не два. Ты будешь рассказывать обо всем этом каждый день своей жизни, пока не сгниешь в одиночной палате для буйных. А мне… Мне придется начать все заново.

Невидимая рука снова хватает меня за горло, когда пани Новак склоняется надо мной и поправляет воротник школьной формы:

— Знаешь, кто является настоящим сумасшедшим? Точнее не сформулировать: это тот, кому никто не верит, — ее губы совсем рядом с моим ухом. — И это ты, Магда.

Я слышу стук — и тону. 

Дневник Сары Бергман

 2 ноября 1925

Никогда в жизни мне не было так страшно. Этот страх совсем не похож на тот, который я испытывала перед очередной взбучкой от девчонок. Я бы даже не поверила, что так бывает, если бы все это не приключилось со мной.

Небеса прокляли этот день: с самой ночи хлещет ледяной дождь, а ветер швыряет его в стекла. И от этого особняк пансиона уже не кажется неприступным. Он пустой и хрупкий, как яичная скорлупка. Я буду рада покинуть ее навсегда.

Из окна видно, что снова приехала машина пана следователя и следом еще одна, только большая, с тяжелым квадратным задом, такая коробка на колесах. Мы с другими девочками наблюдали из окна танцевального класса, откуда видно всю террасу и подъездную дорожку.

Сначала ничего не происходило, а потом на террасу вынесли носилки, накрытые бурой простыней. Я не сразу сообразила, что простыня когда-то была белая, а потом пропиталась кровью. Как же много должно быть этой крови?

Следом еще одни носилки, тоже пятнистые, белые с бурым, а потом еще — чисто белые. Фигура на последних носилках была худая и длинная, а мужские ноги в строгих ботинках упирались в поясницу человека, который их нес. Дождь быстро промочил ткань, и она облепила фигуру, как свечной воск.

Я совершенно не понимала, что происходит. Или мне было слишком жутко, чтобы это понимать.

Пока на крыльце не показались двое мужчин, которые пытались удержать кого-то свирепого, дикого. Будто это животное, вроде тигра. И только когда они повели это существо вниз по блестящей от дождя лестнице, я поняла, что это человек.

Девушка. Магда.

Еще вчера, когда другая выпускница выловила меня возле столовой и попросила отнести Магдалене записку, я не могла и представить, что все может кончиться вот так.

Я отправилась в библиотеку, потому что знала — она наверняка там. Магда вообще много занималась, и ее ставили в пример всем девочкам пансиона.

Магда взяла записку, покивала, задала мне пару вопросов и даже дала новое поручение — она попросила отнести ее конспекты и учебник по истории в дортуар. Я была просто счастлива!

Я донесла бумаги до ее комнаты и даже зашла уже внутрь, как меня вдруг одолело любопытство: что может быть в конспектах выпускницы, особенно отличницы? Ну, и на почерк хотелось посмотреть.

Тогда я заглянула в ее записи, а там… Даже не знаю, как это описать. Это как когда малыш лет трех изображает, будто пишет. На целых десяти листах плотной чистовой бумаги были не конспекты — там были детские каракули, совсем бессмысленные. Меня бросило в холод, и я зачем-то побежала вниз. Мне в ту секунду казалось, что я должна догнать Магду и сказать, что с ее конспектами что-то стряслось.

Я застала ее внизу, у полки с калошами. Она застегивала пальто и казалась совершенно нормальной. Но, когда я ее окликнула, она подняла на меня глаза, и я не смогла выдавить больше ни слова. Что за страшные глаза! Сплошь черные, будто зрачок выпил весь цвет, и матовые, неживые.

Я поняла — не стоит ни о чем спрашивать. Я убежала.

Старшеклассницы не вернулись к первому звонку, и все начали их искать. Потом кто-то шепнул мне, что двух девочек нашли на улице. Мертвых, в крови.