Пироскаф «Дед Мазай»

— В конце концов, у вас есть ещё семь дней, — улыбчиво разъяснил штурман Разносол. — А сейчас я выпишу сертификат. Пароход не может оставаться без хозяина, а мальчик — его собственник… Как зовут юного судовладельца?

Венера Мироновна слабым голосом продиктовала фамилию, ненавистное имя «Фома» и даже отчество «Петрович», неизвестно откуда у Сушкина взявшееся. Игорь Игоревич вручил Сушкину документ в синей с золотом обложке и пожал руку. А Венере Мироновне дал бумажку с телефонами Вторчермета и Вторцветмета. Было понятно, что «Трудовой славе» жить осталось недолго. Сушкин со слезинкой в голосе спросил:

— А пароход-то… он где? Можно на него хотя бы посмотреть?

Игорь Игоревич подобрел:

— Разумеется, молодой человек! Это недалеко. Я провожу…

Штурман-администратор шагал впереди и время от времени подавал Венере Мироновне руку. Они шли вдоль штабелей из бочек и ящиков, по ржавым рельсам и мимо перевёрнутых лодок. Все было так загадочно, будто в кино о приключениях в старом порту. Но Венера Мироновна (Афродита, ёлки-палки!) нервно морщила переносицу. Видимо, ей здесь не нравилось — женщинам не угодишь!

Наконец вышли к заболоченной бухточке, через которую тянулся пирс — сооружение, похожее на недостроенный мост из бревенчатых опор и толстых досок. Здесь-то и стояла «Трудовая слава».

Пароход был гораздо больше, чем думал Сушкин, когда смотрел на снимок. Чёрная широченная труба с похожей на корону верхушкой, антеннами и жестяными флажками оказалась такой высоты, что у Тома Сойера слетела бы с запрокинутой головы шляпа. У Сушкина шляпы не было, но заболели шейные позвонки.

Да, судно, выглядело обшарпанным, но все же не так сильно, как боялся Сушкин. Коричневая краска на обшивке рубок и кают местами облупилась, на низком чёрном корпусе виднелись ржавые проплешины. Зато громадные полукруглые кожухи, которые сверху прикрывали гребные колёса, были заново покрашены белилами. Видимо, совсем недавно — название парохода на них ещё не успели нанести. Оно проступало старыми, чуть заметными красками сквозь свежую эмаль. И латунные поручни были надраены — шарики на стыках трубок горели под солнцем… Рядом с колесом, где тянулся по борту над водой широкий брус, примостились несколько босых мальчишек, удили рыбу.

«Ишь, устроились как дома», — кольнула Сушкина ревнивая досада. Но тут же он мысленно дал себе по загривку: «Подумаешь, собственник-бизнесмен! Жалко тебе, что ли?»

По шатким сходням прошли внутрь корпуса. («Осторожнее, сударыня… Мальчик, не испачкай носочки, здесь пыль».) Сразу обступил особый, «пароходный» запах — сырое железо, мазут, старый лак. По крутой лесенке (по трапу!) поднялись на верхнюю палубу. Её нагретые солнцем доски пахли свежевымытым полом. Сушкина опять охватил речной простор. «Ну, прямо Миссисипи…» Конечно, здешняя река была меньше, чем в краю Тома Сойера, но чайки исправно кружились рядом с трубой и над палубой, и одна чуть не слопала шмеля, который вертелся неподалёку.

— А там что? Капитанский мостик, да?

— Надо говорить: «господин штурман», — вставила Афродита.

— Рулевая рубка, — разъяснил господин штурман-администратор. — А мостик — это пространство вокруг…

— Господин штурман, можно в рубку?

— Ох, Сушкин, — поморщилась Афродита. Но штурман сказал, что можно.

В рубке были широкие окна, блестели медными кольцами часы и непонятные приборы. А самым главным здесь оказался штурвал — деревянное колесо ростом с мальчишку, покрытое ореховым лаком и с медными колпачками на рукоятях.

— Господин штурман, можно его повертеть?

— Сушкин не вздумай! Ты сломаешь!

— Но, сударыня, подумайте! Как может мальчик что-то сломать на такой громадине? К тому же руль пока отключён… Верти на здоровье.

Сначала колесо повернулось с трудом. Потом полегче. И ещё легче. И наконец закрутились так, что латунные колпачки слились в солнечное кольцо…

«Если будут разбирать пароход, возьму штурвал себе, — решил Сушкин. — Спрячу в сторожке у дяди Максима на память…»

Ох, но как не хотелось, чтобы разбирали! Как здорово было бы стоять в этой рубке и смотреть на проплывающие берега, когда пароход с пыхтением и плеском движется посреди синей реки!

А может, удастся уговорить? Сушкин краем глаза глянул на Афродиту и вздохнул…

Игорь Игоревич проводил гостей (хотя Сушкин уже и не гость!) в помещение под верхней палубой. На окнах краснели плюшевые занавески с помпончиками. У стен лежали спасательные круги.

— Это главный салон, — объяснил штурман Разносол. — Мы убрали сюда сверху кое-какое имущество. Сами понимаете, на судно проникает разный народ. Мало ли что…

Посреди салона стоял круглый стол, на нем отражал солнце медный колокол. На его ободе виднелись выпуклые буквы. Сушкин подскочил:

— Ой! Это корабельный колокол «Трудовой славы»?

Однако буквы оказались другие, старинные, и название совсем не героическое:

Дѣдъ Мазай

— У-у… — сказал Сушкин.

Но штурман Разносол утешил его:

— Ты абсолютно прав. Колокол с этого парохода. Просто во флоте есть традиция: названия судна могут меняться, а колокол остаётся один и тот же, с первым именем…