Пиросмани

Жизнь кончалась. Однажды вечером Пиросманашвили спустился к себе в подвал. Он был пьян. Он лег на пол, впал в беспамятство и пролежал двое суток. Пришел канун Пасхи. Напуганный, изголодавшийся город готовился к празднику. О Пиросманашвили некому было вспоминать. Лишь на третий день всё тот же Майсурадзе, заглянув в подвал — случайно, он и не подозревал, что художник здесь, — услышал стон в темноте. «Кто там?» — «Это я, — ответил Пиросманашвили. Он уже не узнавал соседа. — Это я. Мне плохо. Я не могу встать».

Суматошно и невесело звонили колокола. Под ногами хрустела пестрая яичная скорлупа. У деревьев блеяли украшенные бантами пасхальные ягнята.

Майсурадзе отыскал фаэтон, и сосед Илья Мгалоблишвили повез художника в больницу. Здесь его след оборвался. Майсурадзе даже не узнал, в какую из ближайших больниц — Арамьянцевскую или Михайловскую — его повезли. Скорее всего, в Михайловскую — она была ближе. В ее регистрационной книге за 4 мая 1918 года значится неизвестный мужчина, на вид семидесяти лет. Он был доставлен в приемный покой и умер до появления дежурного врача. Данные вскрытия, произведенного на следующий день, согласуются с тем, что мы можем предполагать относительно Пиросманашвили: больное сердце, легкие, селезенка, печень, почки; причиной смерти определен туберкулез. Его погребли 9 мая на ближайшем — Кукийском кладбище, в специальном месте, отведенном для бездомных и безродных, поступивших из Михайловской больницы.

Много лет спустя нашелся человек, который взялся указать место захоронения. Могилу вскрыли. Но все обернулось невеселым фарсом: скелет был женский.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

«Нико Пиросманашвили… до того растворился в народе, что нашему поколению трудно уловить черты его индивидуальной жизни. Его будни так таинственны, что, пожалуй, ему придется остаться без обычной биографии»[5].

Эти слова были написаны в 1926 году. И десятилетия не прошло со дня смерти художника, на стенах некоторых духанов еще не были замазаны его росписи, были побиты еще не все стекла, разукрашенные им, а в самых заброшенных винных погребах еще можно было купить его картину, ускользнувшую от собирателей; живы еще были его друзья, приятели, собутыльники и заказчики, а среди них попадались и люди, знававшие его в молодости и даже в детстве.

Что же должны сказать мы сейчас, когда давным-давно не осталось людей не то чтобы хорошо знавших, но хотя бы видевших его в самые последние годы жизни?

В представлениях о Пиросманашвили господствуют легенды и стереотипы. Легенды рождаются избытком фантазии, стереотипы — недостатком. Но они не противоположны. Легенда легко становится стереотипом, а из стереотипов, как из кирпичиков, складывается легенда. Стереотипы услужливо подвертываются на каждом шагу: стереотип сироты, отданного в услужение, стереотип нищего художника, не имеющего денег на краски, стереотип страдальца, загубленного недругами. Легенды возникали уже при его жизни, появляются они и сейчас. В, казалось бы, бесхитростном и простом существовании Пиросманашвили слишком много было необъяснимого и непонятного, да и его удивительное искусство отбрасывает на него причудливый свет. Необычностью судьбы, своеобразием личности, таинственностью будней он был словно создан для легенды. По-своему загадочным он казался каждому из обоих миров, знавших его: миру духанов, винных погребов и шарманки — и миру художников, писателей, журналистов. И оба эти мира — каждый на свой лад — творили о нем легенды и чистосердечно соединяли вымысел с фактами.

Очевидно, часть того, что мы знаем о художнике, — легенда. Бывают легенды откровенные — их обнаруживает сопоставление с известным точно. Другие — неотторжимы от фактов, по-своему осмысливают, дополняют и развивают их; эти легенды распознать невозможно или почти невозможно. Третьи — правдивы поэтически. Надо примириться с тем, что все написанное о Пиросманашвили в прошлом, настоящем и будущем неизбежно будет содержать в себе хоть частицу вымысла, и каждый вновь пишущий о нем будет создавать новую легенду — в лучшем случае только более убедительную, чем существовавшие до сих пор.

Мы действительно знаем о Пиросманашвили очень мало, однако гораздо больше, чем принято считать. Еще в конце 1910-х годов энтузиасты — поэты, художники, журналисты — стали отыскивать людей, знакомых с Пиросманашвили, и записывать их рассказы. Многие записи были опубликованы тогда же или несколько позже. Собирание не прекратилось до сих пор, и время от времени рядом с несомненными апокрифами, неуклюжими подделками, беззастенчивыми компиляциями отыскивается нечто новое и интересное, хоть и доходящее до нас чаще всего из вторых или даже из третьих рук.