ПиросВаня

Алёна Жукова ПИРОСВАНЯ

Памяти Юрия Коваля

Лодка стояла на морском причале и была не какой-то там легкой плоскодонной шаландой, а широким рыбацким баркасом с мотором от старого «Жигуля». Владелец ее, дядя Ваня, семидесятипятилетний рыбак, в прошлом кочегар, а по жизни художник, был бессменным капитаном и хозяином этой лодки. Звалась лодка «Надя», как и жена, с которой Иван прожил больше полувека. Обе они, жена и лодка, потихоньку скрипели, жалуясь на возраст, но были еще на полном ходу. Хоть «Надя»-вторая родилась на четверть века позже Нади-первой, для лодки это был уже закат. Краска на крутых лодочных бедрах отсвечивала волной, а черные буквы имени пузырились и лопались от жаркого солнца. Ивану приходилось «освежать» осыпавшуюся краску, и он был доволен, что когда-то не поддался уговорам жены и не записал лодку на имя «Надежда», а то пришлось бы еще с тремя буквами возиться. Обводя надпись твердой рукой, и никогда не пользуясь для этого трафаретом, он часто думал о том, что его жена Надя никакая не Надежда. Всю жизнь, считай, прожили, и никаких надежд — как скаженная была, так и осталась, но то, что недавно вытворила — ни в какие ворота. Раньше даже нравилось — каждый день театр: то комедию на голубом глазу ломает, то драму с трагедией, а теперь, что называется, вышла на большую сцену. Восьмой десяток пошел, а все туда же — гитару в руки, розу в декольте и хоть кол на голове теши. Наверное, если бы сын Мишка не умер во младенчестве, или бог еще детей дал, угомонилась бы, да вот не беременела больше. Зато сестра ее младшая, Мила, наверстала — двух парней зараз родила, а те тоже близнецов нарожали. Теперь весь этот кагал на лодке катаем. И хорошо, что родичей много — все свои. Чужому только дай отхапать, а тут — хозяйство целое, все денег стоит: и место на причале, и курень, и снасти… Милкина семья все лето при лодке, только муж ее, Славка, никакой не рыбак. Что за мужик — ни рыба, ни мясо! Да откуда ж Милке было мужа хорошего взять с такой фигурой? Они с Надькой, как не родные. Мила моложе будет лет так на двенадцать, но старуха старухой, и толщины необъятной, а вот Надюха и сейчас фигуристая, юркая. И лодка тоже — вся в нее, ход легкий, веселый. Известное дело, как назовешь, так и поплывет, но в последнее время что-то мотор барахлит. Может, пора на покой…

Но мысли о покое каждый год откладывались на неопределенный срок. Завтра Иван опять выйдет в море, ставрида идет, а Наденька будет стоять на берегу в своей широкополой белой шляпе и махать вслед платочком. Только она одна это делает, никто из женщин не машет им вслед — они машут вениками в куренях. Хорошие, правильные женщины — молодые и старые, красивые и хозяйственные — они готовят еду, кормят детей, купаются, загорают. А к вечеру, когда вернутся с уловом, Надюша встретит у самой воды. Закатное солнце ударит в глаза, но Иван заметит ее платочек и плавно причалит, шершаво врезаясь в песок. Она погладит «Надю» по мокрым, как у взмыленной лошади, бокам и, пока мужчины будут выносить на берег снасти и рыбу, начнет напевать себе что-то под нос, словно укачивая лодку, обессиленную и отяжелевшую, слегка подрагивающую на тихой волне. Набегут с ведрами рыбачки, и полетит вокруг перламутровая чешуя. Надюша снимет шляпу и, подвязавшись платочком, весело запоет. А как без песен рыбу чистить? Без песен тоскливо. Скрипит лебедка в такт, втягивая по мокрым бревнышкам на берег отяжелевшую «Надю». Женщины варят уху, накрывают на столы. Скоро все усядутся, будут с шумом втягивать в себя горячую юшку, пить водочку и обсуждать сегодняшний улов. Потом настанет время дядиваниных баек, но только после того, как детей отведут в курени и уложат спать на жесткие матрацы, пропахшие морскими водорослями и керосином. На дверные проемы куреней опустится посеревшая марля, обсиженная мухами, а дети, стараясь разглядеть и подслушать взрослых, будут бороться со сном, но марлевый туман их усыпит, и они не услышат историю, которую дядя Ваня припас на сегодня. Он мог, конечно, рассказать ее еще вчера, но ждал, когда настоится, как наливочка, которую Надя принесла к столу.

— Ну что, хряпнем. Никого больше не ждем. Ляля собиралась подойти, но не знаю, появится или нет после Надькиной гастроли. Ой, девка тяжелая, с перцем! А про нее как раз есть, что сегодня сказать. Я-то думал, она сама за себя скажет, так нет! Обещала прямо с вокзала сюда, как проводит этого московского хлопца, ну помните, того, что с нами на бычка ходил. Интересный мужик — знаменитость. Гляньте, Надька аж вспотела. Как только об нем речь, так ей прямо дурно.

Надя шлепнула мокрой тряпкой по столу, прибив муху.

— Ты, Ваня, думай, что говоришь. Ляльку обидел, да и перед писателем — дурак дураком. Вот едет сейчас он в свою Москву и думает: «Какой этот Ваня поц, я ему и то, и се, а он мазню свою пожалел, испугался, что продешевит!»