Пиршество у графини Котлубай

«Господи Боже мой! — воскликнул я, еле живой.— А как же Любовь, Милосердие, Красота, узники, калеки, преста­релые изнуренные учительницы...» — «Но мы помним о них, помним! — сказала графиня, смеясь, у меня даже мурашки по спине побежали.— Наши милые, бедные учительни­цы!» — «Мы помним!» — успокаивала меня старая марки­за. «Мы помним! — вторил ей барон де Апфельбаум.— Помним! — Я даже оцепенел от страха.— Наши дорогие, славные узники!»

Они не смотрели на меня — они смотрели куда-то в по­толок, задрав головы, как будто только это и могло унять внезапные судороги их лицевых мускулов. Ха! У меня уже не было никаких сомнений, я наконец понял, где я нахожусь, и у меня стала неудержимо дрожать нижняя челюсть. А дождь все хлестал тонкими прутьями по стеклам.

«Но Бог, есть же Бог на свете! — из последних сил просто­нал я, срочно пытаясь найти какую-нибудь опору.— Есть же Бог»,— повторил я уже тише — имя Божие прозвучало так не `a propos, что наступило молчание и на их враждебных лицах многообещающе отразилась допущенная мною бес­тактность,— я только ждал, когда мне укажут на дверь! «А как же,— через минуту произнес барон де Апфельбаум, повергая меня в прах своим неподражаемым тактом.— Бок? Бок есть — у барана, вкусный зажаренный бараний бок!»

Кто бы решился возражать? Кто не проглотил бы, как го­ворится, собственный язык? Я замолчал, а маркиза уселась за фортепиано, и барон с графиней пустились в пляс, и каждое их движение источало столько вкуса, такта, изыскан­ности, что — ха! — мне хотелось бежать, но как же удалить­ся, не попрощавшись? А как попрощаться, если они танцуют? Я смотрел из угла, и поистине, никогда, никогда и не снилось мне такое крайнее бесстыдство — сплошное непри­личие! Я не могу насиловать свою природу, описывая то, что происходило, нет, никто не вправе требовать от меня этого. Достаточно, если я скажу, что, когда графиня выстав­ляла ножку, барон отводил свою, много, много раз — и все это с абсолютно благопристойными минами, с таким выра­жением лица, словно этот танец — ничего особенного, так, обычное танго, а маркиза на фортепиано выделывала пассажи, арпеджио и трели! Но я уже знал, что это (они насильно втиснули мне в душу) — танец каннибалов! Танец каннибалов! Утонченный, изысканный, элегантный! Не хва­тало только идола, негритянского уродца с квадратным черепом, вывернутыми губами, круглыми щеками, расплю­щенным носом, благословляющего вакханалию откуда-ни­будь сверху. Но, бросив взгляд в сторону окна, я увидел за стеклами что-то именно в этом роде: круглую детскую мор­дочку со сплюснутым носом, со вздернутыми бровями, с торчащими ушами, исхудавшую, возбужденную и глядящую с таким космическим идиотизмом негритянского божка, с таким потусторонним восторгом, что на протяжении сле­дующего часа (или двух) я, как загипнотизированный, не отрывал глаз от пуговиц на моей жилетке.

А когда наконец на рассвете я вырвался на скользкие