Писарь

Меня вновь зовут. Я смотрю и узнаю силуэт. Это моё нынешнее тело. Я перевожу взгляд на сакэ и допиваю его одним глотком. Когда вновь смотрю на своё тело, оно кажется плотным и настоящим. Однако приглядевшись, вижу в середине груди дыру размером с кулак, формой – с птицу.

Ставлю чашку на столик, в последний раз оглядываю зал, где провёл столько времени, мысленно желаю удачи и скорейшего возвращения всем его обитателям, обитателям других трёх залов, которые чувствую неподалёку, а также их привратникам. Сжимаю в руке свистульку и смотрю в глаза Писаря.

‒ Я готов. Передай и ему спасибо.

Писарь кивает и улыбается. Бирюзовый свет выливается из его глаз и заполняет всё вокруг. Я перестаю чувствовать тело. Голова сильно кружится, и я закрываю глаза.

Когда я открываю глаза, внутри меня переливы ветра и тысяча песен о дружбе. Впереди ‒ моё гнездо, которое так давно пустовало. Оно тоскует и зовёт меня.

Я доверяюсь этому зову, отталкиваюсь и лечу.

***

«Момидзи 66-го, говоришь?» ‒ пока я сижу в задумчивости, смакуя послевкусие этой встречи, он вынимает из моей руки чашку, пробует содержимое, одобрительно кивает и садится напротив, где только что сидел Оокубо Тосимити. ‒ «Неплохо. Ещё!»

Он подставляет чашку, и притом, что мне было бы достаточно намерения, чтобы наполнить её, мне приятно воспользоваться кувшином и подлить своему другу сакэ. Он перехватывает у меня кувшин, ставит свою чашку на столик, достаёт из воздуха ещё одну, наполняет её и протягивает мне.

«Я предлагаю за дружбу».

Киваю и пригубливаю сакэ. Восхитительно.

«Представляешь, я в этом женском теле совершенно не переношу подогретое сакэ. Комнатной температуры ещё куда ни шло, а лучше всего охлаждённое. А ведь так любил! Кстати, тебе привет и почтение от Оокубо-сана».

Мой друг кивает и смотрит вглубь зала.

«Как ты думаешь, долго ещё?»

Я оглядываю спящих.

«Большинство уйдёт в ближайшее время, если, конечно, я всё правильно сделаю, а с остальными придётся разбираться отдельно. Хотя лучше бы в течение этой жизни всех отпустить, потому что больно хлопотно протаскивать память о том, что я это делаю. Я даже не знаю, смогу ли я сделать это ещё раз: в этот раз память держалась на боли от твоей смерти, но сейчас мы восстановили связь, и боли больше нет».

«Для меня удивительно, что ты это делаешь. Провожаешь этот мир, ждёшь, пока все выйдут, и пишешь о нём», ‒ он оглядывает исписанные моими словами стены и потолок. Он не спрашивает напрямую, но я чувствую его любопытство. Подбираю слова.

«Я помню, как ты умер, и я понял, что никогда, больше никогда не увижу тебя. Больше всего я хотел бы ещё раз побыть с тобой, хотя бы немного, и сказать тебе, что я очень люблю тебя и что мне очень тяжело жить, когда тебя больше нет. Может быть, я смог бы тогда не умирать вслед за тобой, чтобы только быть вместе, а попробовать по-настоящему жить дальше. Я помню, как уже в этом женском теле я впервые вышла в пространство в сознании, в котором мы смогли встретиться и немного поговорить. Я поняла тогда, что за огромной болью оттого, что ты умер, я забыла, как сильно я тебя люблю. Но встретившись с тобой ещё раз, через много лет после того, как умерла надежда увидеть тебя вновь, я вспомнила. А потом мы встретились ещё, и я вспомнила, что в той жизни всё случилось, как мы договаривались, что там вообще не было ничего, кроме любви. И мы встретились ещё, и я вспомнила, что наша история гораздо дольше Бакумацу…

И вот сейчас ‒ ещё один раз встретились Сайго и Оокубо. Всё поняли и дочувствовали любовь, которую не распознали при жизни. А потом мы с Оокубо пили сакэ. И вроде бы мы не были особенно близки при жизни, но, сидя здесь, я чувствую, как люблю всех, с кем мы жили тогда и столько делали друг для друга. И мне здорово встречаться с некоторыми из них ещё раз, когда мы уже оба вспомнили, как всё было на самом деле, и можем пить сакэ, праздновать и благословлять всё, что было. А потом Оокубо улетает птицей, и его дружба навсегда с ним».

Рёма смотрит на меня мягко алеющими глазами.

«За тебя».

Кажется, это сакэ стало ещё вкуснее.

Он достаёт трубку, и, сделав затяжку, передаёт её мне. Мы курим и пьём сакэ, а потом я чувствую, что пора идти.

«Спасибо, что пришёл».

Глубоко вдыхаю то особое состояние безграничности и лёгкой готовности перейти в движение, которое передаёт нам эта трубка, и закрываю глаза.

Проснувшись, я несколько секунд не могу сообразить, где я. Похоже на гостиничный номер. А. Мюзикл. Георг. Разговор о Нагасаки и правительстве. Гостиничный номер. Оокубо Тосимити. Сакэ, трубка, гостиничный номер.

Привстаю и оглядываюсь. Его нет. И хорошо: иначе это было бы очень неловкое утро.

На тумбочке вижу визитку со словом «спасибо» на обороте и старинное распятие длиной в две трети ладони. Сжимаю его в кулаке и прислушиваюсь к ощущениям. Нет, это не от Георга.

«Твоих рук дело?» ‒ спрашиваю мысленно у своего друга.

«Нет, я тут ни при чём. Но похоже, что тебе придётся разобраться с этой историей про христианство».