Писарь Первой конной

Мы развернулись и пошли в обратную сторону. Девушка шла рядом. Было заметно, что она стесняется, не знает, что говорить и как себя вести. Чтобы отвлечь ее, стал расспрашивать про жизнь в Саратове. Марфа охотно отвечала. Ее семья в городе живет давно, отец моряк, сейчас служит на одной из пароходов Волжской речной флотилии, старший брат год назад уехал в Москву и до сих пор от него нет никаких известий. Жив он или нет, никто не знает.

Незаметно за разговором мы дошли до неказистого одноэтажного деревянного дома. Поначалу мать Марфы встретила меня немного насторожено. Заверил ее, что ненадолго, рассказал, что сегодня выписался из госпиталя, в котором трудится ее дочь, демобилизован из армии, жду денежный расчет, оплачу свое проживание продуктами. Мешок с продуктовым пайком отдал Ольге Петровне, так звали мать Марфы. После этого женщина стала немного приветливее.

— Живите, сколько хотите, — сказала она, показывая мне комнату пропавшего сына, — на кровать сейчас постелю чистое белье.

— Мне бы помыться…

— Бани у нас нет, — сказала Ольга Петровна, — по субботам моемся в бане у соседей. Если хотите, согрею для вас ведро воды…

— Отлично.

— Дочка, иди наколи дров, — скомандовала женщине Марфе.

Я вышел из дома следом за девушкой.

— Давай я дрова поколю. У вас топор есть?

— Кто же топором дрова колет? На это колун есть.

Девушка подала мне инструмент для колки дров — колун. Топорище прямое, без изгибов свойственных топору. Металлическая часть более массивная, чем у топора, с тупым широким лезвием. Бревна колуном обтесывать не будешь, а вот колоть дрова — одно удовольствие. Широкое тупое лезвие не застревает в древесине, легко раскалывает сучковатые чурки.

Марфа с улыбкой некоторое время смотрела, как я играючи колю поленья.

— Дмитрий Сергеевич, вы, наверное, устали, давайте дальше я поколю!

— Нет, не устал, — чувствовал я себя на удивление хорошо.

— Ну как же, вы же только после больницы. Вам себя беречь надо. А я девушка здоровая, к такой работе привычная.

Она повела плечом, показывая свою крепкую ладную фигуру. Однако колун я не отдал. Тогда она набрала охапку дров и понесла на кухню к матери. В охотку я переколол все напиленные чурки. Потом вместе с Марфой мы сложили дрова в поленницу. Когда уже заканчивали свою работу, нас позвала в дом Ольга Петровна. Обед был готов.

Под вечер Марфа ушла на работу в госпиталь. Она дежурила в ночную смену. Погода была хорошая, я решил перед сном посидеть на крыльце дома. Ольга Петровна, возившаяся по хозяйству дома, тоже вышла на крыльцо, присела рядом. Стала расспрашивать меня, кто я и откуда, чем планирую заниматься на гражданке. Я отвечал, придерживаясь новой версии своей биографии, которую придумал, когда получал красноармейскую книжку на имя Дмитрия Сухова. Крестьянский сын. Родом из Могилёвской губернии, Могилёвского уезда, Тетеринской волости, из деревни Малая Тетеря, которая, как я слышал от одного красноармейца, жителя тех мест, в 1917 году полностью выгорела от небесного огня, то есть удара молнии.

Ольга Петровна спросила, как я отношусь к венчанию в церкви?

— Я не понимаю, Дмитрий Сергеевич, — возмущалась она, — что за гражданский брак придумали новые власти? Загс какой-то? Как раньше хорошо было! Красиво. Невеста в белом платье, жених в костюме. Батюшка службу чинно ведет. Свадебный поезд. Гости. А сейчас, в чем пришли с работы, в том и в загс пошли. Не понравилось, тут же развелись. Разве ж то дело?

Я конечно сразу догадался, что мать Марфы не спроста завела этот разговор, и уже рассматривает мою кандидатуру в мужья свой дочери. Девушки тут в подавляющем большинстве к делу создания семьи относятся серьезно, просто так от нечего делать в постель прыгать не будут. Нравится девушка — женись. Другого пути нет.

Татьяна Рукавишникова — это исключение из правил, поэтому у нас с ней так все быстро получилось. Да и то, как выяснилось ей тоже нужны семейные отношения, замужество, легитимный отец ребенку, а не дядя прохожий.

Вспомнил Татьяну и расстроился. Чем-то она запала мне в сердце. Вряд ли мы с ней снова встретимся в этом мире…

Тут я вспомнил, что собирался пообщаться с кем-то из священнослужителей по главному для меня вопросу — возвращении в свое тело и в свое время. Спросил у Ольги Петровны, работают ли в Саратове церкви. Та в ответ махнула рукой.

— Вы знаете, что у нас творилось после этой вашей революции? В 1918 году, Троцкий приказал арестовать в Саратове всех священнослужителей. Батюшку нашего храма Михаила Платонова сразу расстреляли. Остальных арестованных священников держали в тюрьме, расстреляли в октябре 1919 года.

Вот тут я и понял, что найти нужного мне человека будет не просто. Новая власть не церемонилась с православной церковью. Священников арестовывают, гноят в тюрьмах и лагерях. Нередко расстреливают.

В результате таких мыслей укрепился в желании отправиться именно в Москву. Там большевики все-таки были вынуждены прислушиваться к мнению мирового сообщества. Церкви закрывали, но при этом не допускали излишней жестокости.