Писарев

Отвергая метафизические, ультраотвлеченные теории, связанные узами родства с теологией, Писарев не был противником теории вообще. Высоко ценя разум, веря в его необъятные возможности, он понимал роль теоретического мышления в процессе познания и выступал за объединение опытного эмпирического познания с абстрактным мышлением. Писарев высказывался против тех представителей науки, которые могут проводить сложнейшие эксперименты, но не способны глубоко осмыслить уже имеющийся набор фактов, в то время как ученые, умеющие улавливать закономерности и связи наблюдаемых явлений, «вырывают у природы одну тайну за другой… прокладывают человеческой мысли новые дороги». Процесс познания представлялся ему не триумфальным шествием критической мысли над поверженным умозрением, а долгой и упорной борьбой, наиболее действенным орудием которой должна быть логика фактов. Он говорил, что маги искали таких заклинаний, посредством которых можно было бы держать силы природы в повиновении. Они инстинктивно чувствовали силу человека и правильно видели ее в разуме. Но они «одним прыжком хотели вскочить на ту лестницу, по которой приходится идти медленно, отдыхая на каждой ступеньке и тщательно ощупывая следующие ступеньки, чтобы не оступиться и не полететь вниз». Маги хотели отгадать и одним «магическим словом или обрядом» достигнуть того, что наука достигает «путем долговременных и бесчисленных опытов» (7, стр. 319).

Развивая дальше мысль о познании, Писарев говорил, что добытые экспериментальным путем опыты и наблюдения никогда не противоречат друг другу, но «часто лежат особняком». Обнаружить их взаимосвязь можно только логикой суждений. Но в этом случае «ретивое воображение» теоретика не должно забегать «вперед фактов», стремиться к преждевременному их систематизированию и построению «скороспелых теорий», а должно строго идти «от факта к факту». Только таким путем можно достичь истины. Отстаивая необходимость рационального этапа в процессе познания, он говорил, что поскольку процесс познания предмета или явления требует рассмотрения его «с разных сторон», то необходимо признать одинаково важным как «непосредственное чувство», так и «официальное впечатление», полученное в результате исследования. Таким образом, дедукцию, как таковую, Писарев не отрицал, но считал в отрыве от индукции неполной, однобокой. Критикуя Платона, он утверждал, что математика у него, как и юриспруденция, «упражняют ум только в дедуктивном способе мышления. В наше время такая односторонность умственного развития тем более неуместна, что почти все великие открытия, составляющие гордость и силу новой европейской науки, добыты путем индукции» (11, стр. 577). И самое главное, дедукция из-за своей односторонности имеет тенденцию к отрыву от жизни, к разобщению с «тем умственным движением, в котором заключается существенный смысл нашего времени», и может в конечном итоге стать слепым орудием страстей и интересов, «находящихся в совершенном разладе с общим делом человечества» (11, стр. 577).

Писарев понимал необходимость абстрагирования для углубления процесса познания. Развивая эту мысль, он говорил: «…изучаемое… явление подвергается влиянию нескольких сил, действующих по различным направлениям. Естествоиспытатель устраняет все посторонние влияния и наблюдает явление в его непосредственной чистоте; потом он дает в своем опыте место одному из действовавших прежде влияний и замечает видоизменения, совершающиеся в предмете исследования; затем изучаются поодиночке второе, третье влияние и так далее, до последнего; таким образом получается наконец общий вывод…» (8, стр. 501).

Писарев утверждал также, что именно приложением логики к имеющимся фактическим данным можно объяснить не только «от века существующую связь причин и следствий», но и выявить другие связи и отношения в природе и обществе. Так, случайность Писарев рассматривает как единичное проявление одного из «незыблемых естественных законов». Но раскрыть эту взаимосвязь можно опять-таки лишь путем сложных опосредовании, путем суждений и умозаключений. Эту мысль Писарев поясняет на примере научных открытий, которые он рассматривает как закономерную «встречу между вечным явлением и вечным умом человечества». Разум человека приходит к открытию не вдруг, а при посредстве сложной системы логических доказательств.