Писать поперек. Статьи по биографике, социологии и истории литературы

По его мнению, «страстная и нервная натура еврея образует собою форму, в которую входит любое содержание. Порывистый и пламенный, он органически не может участвовать в жизни безмолвным статистом …. Оттого-то и находятся евреи везде в первых рядах, но именно – везде, не только в дурном, но и в хорошем, и повсюду они особенно бросаются в глаза; они примечательнее других»486. Это создает ложное впечатление, что евреи – зачинатели движений, виновники происходящего. Но это не так. Верно только одно – еврей неразрывно связан со своим народом. Мощная историческая традиция и специфическое положение евреев в обществе приводят к тому, что «люди другой национальности, если хотят и если достанет у них на это совести, могут отрешать себя от исторической карьеры своего народа и существовать так, чтобы они были сами по себе, а их народ – сам по себе; еврей же на такую отделенность не способен, да ее и не хочет: как бы индивидуален ни был его собственный жизненный узор, он непременно вышивается на канве общееврейской доли»487. Например, выдающийся еврейский поэт Х.-Н. Бялик, писавший на иврите, «немало строк посвятил природе и любви, однако эти стихи звучат у него как-то неуверенно. Поэт-еврей вынужден свой талант посвятить своему народу. Его дело – излагать историю изгнания и страданий народа и дополнять ее новыми страницами. Язык Библии пригоден для разговора только о великом и вечном. Так и Бялик обретает мощь и вдохновение именно в “Сказании о погроме”, полном боли за продолжающиеся муки своего народа»488.

В особенно трудной и по-своему трагической ситуации оказываются те евреи, которые глубоко усваивают культуру окружающего народа и стремятся действовать в ее рамках. Например, многие евреи стали писателями и критиками в русской литературе. Они овладели русским словом не в утилитарных практических целях, а в целях творческих, духом сроднились с ним и плодотворно трудятся, обогащая русскую литературу. Тем не менее это не освободило их от нападок, от обвинений в том, что русская литература захвачена евреями, ведущими ее к гибели489.

Подобные нападки неприятны, однако важнее другое. Сочувственно пересказывая книгу немецкого писателя еврейского происхождения Якова Вассермана «Мой путь как немца и еврея», он писал, что литератор-еврей «страдает от внутренней надломленности, потому что от детства и до старости сквозь всю его жизнь не красной, а черной, траурной нитью проходит в нем роковая двойственность, источник великих недоразумений, страданий, противоречий и обид. … Отпечаток двух миросозерцаний лежит на его сердце. … Волнами жизни отогнанный от одного берега и недружелюбно встреченный на другом, он чувствует себя лишенным духовного крова, скитальцем бездомным, каким-то Иоанном Безземельным»490.

Айхенвальд считал, что одновременно и в равной мере нельзя принадлежать двум культурам. С одной стороны, нельзя полностью разорвать с родной культурой, с другой – нельзя разорвать с культурой чужой. И все же всегда какой-либо элемент преобладает. Каждому еврею в России нужно сделать выбор и раз и навсегда подчиниться чему-то одному491.

Еврейское происхождение Айхенвальда нашло выражение не только в его размышлениях на еврейские темы, не только в страстном преклонении перед словесностью и частых библейских ассоциациях, но и в жизненном поведении. «Сын еврейского раввина, он с детства усвоил чувство, которое передала ему мудрость его старого народа, – любовь к слову и знанию и любовь к практическому добру»492. В России в постреволюционный период он деятельно старался помочь другим, «выбивая» пайки у властей и нередко делясь последним. В эмиграции он тоже помогал нуждающимся, активно работал в берлинском Комитете помощи русским ученым и писателям и Обществе помощи русским гражданам. Все мемуаристы единодушно отмечают, что «он был человеком исключительной доброты, внимания, отзывчивости ко всем людям, человеком бесконечной деликатности»493. Эти свидетельства показывают, что в жизнь эмигрантского сообщества он внес вклад не только как талантливый критик, но и как гуманист, последовательно реализующий на практике свои человеколюбивые убеждения. И если вспомнить, что одним из важнейших принципов этики иудаизма является «любовь к человеку как таковому, которая присутствует в простых, будничных отношениях между людьми и выражается, в частности, в стремлении помочь каждому упавшему встать на ноги»494, то окажется, что, сознательно или бессознательно, Айхенвальд следовал этому принципу. В своей жизни он во многом осуществил искомый им синтез родной и чужой культур, поднялся через национальное – к общечеловеческому.

Для эмигрантской литературы, особенно для старшего ее поколения, критическая деятельность Айхенвальда играла консолидирующую и стабилизирующую роль, обеспечивая связь с дореволюционным прошлым, поддержание старой иерархии литературных авторитетов и ценностей.