Писатель: Назад в СССР

Чувствуя себя миллионером, я оставил Наденьку в отделе женской одежды, велев ей подобрать себе все, что требуется современной модной девушке, а сам отправился в мужской отдел. Там я приобрел костюм-тройку, дюжину сорочек, носки, майки, трусы и прочее. С кучей свертков вернулся в отдел, где одевалась родственница, и когда она предстала передо мною в одной из обновок, я ее даже не узнал. Ну-у, теперь она точно не останется без мужского внимания. Так и мне будет легче — пусть уже заведёт себе жениха и с ним гуляет.

Еще мы ей купили нейлоновую шубку, туфли и зимние сапожки. Себе я тоже приобрел новые ботинки и пальто. Все это обновление гардероба обошлось мне в семьсот с лишним тугриков, но я не жалел о потраченных деньгах. Пришлось снова ловить такси, чтобы отвезти весь этот ворох домой, потому что ехать с таким добром в автобусе — только щипачей смущать. Когда мы подъехали к дому, я попросил водилу подождать, потому что времени у нас было в обрез — пора было ехать на съемки. Хорошо, что Надя переоделась еще в магазине, так что я лишь едва ли не бегом отнес покупки себе в комнату, и мы помчались на киностудию.

Однако там нас ждали непредвиденные затруднения. У меня пропуск на главную кинофабрику страны был, а вот родственницу мою вахтер пускать не хотел. Время тикало, я начинал злиться. Потребовал, чтобы этот вредный старикан, который еще, наверное, врагов народа разоблачал, позвонил директору фильма «Умирает последней» Фальцману. Вахтер начал искать в имеющемся у него списке телефонов названную фамилию. И длилось это мучительно долго. Наконец, он удовлетворенно кивнул и принялся набирать найденный номер.

— Товарищ Фальцман? — спросил он в трубку. — Тут актер Краснов привел гражданку без пропуска… Пропустить?.. Ага… Ну, под вашу ответственность, — положив трубку, он недовольно буркнул: — Проходите…

С Фальцманом он явно был не согласен.

Я протолкнул Наденьку через вертушку. Хорошо, что киносъемки — это не конвейер на заводе, который запускают в строго определенное время. В той части павильона, где шли съемки революционной драмы, царила обычная суматоха, и потому на мою спутницу просто-напросто никто не обратил внимания. Мало ли народу вертится на студии? Мне надо было идти гримироваться и переодеваться, так что я велел Наде постоять в уголке, поглазеть и никому не мешать.

Гримировали меня не слишком тщательно. Видать, Григорий Фомич и в самом деле решил запечатлеть на пленке мой естественный цвет лица. Да и перед этим мне не пришлось долго переодеваться. Клеши, тельняшка и бушлат, вот и вся моя артистическая экипировка, не считая оружия — маузера, портупеи и пулеметных лент. Так что гримерку я покинул спустя час, не больше. И не обнаружил родственницу в том месте, где я ее оставил.

Ну что это такое! Говорил же — ни с места! Бегать по павильону в ее поисках мне было уже недосуг.

Помощник режиссера привел меня в очередную декорацию. Теперь это был сеновал. Съемки фильма обычно не проходят в той же последовательности, в которой развивается сюжет фильма. Все зависит от места и времени событий. Пока на дворе была ранняя весна, выезду на натурные съемки препятствовала погода. Поэтому все, что нужно снять в интерьере, будет снято до наступления тепла. Насколько я помнил по сценарию — на сеновале должно было произойти объяснение в любви. В смысле, матрос Желтов должен признаться невесте золотопромышленника, что втрескался в нее по самые уши.

Сцена сложная. Особенно — для меня. Ведь я не профессиональный актер. Мне нелегко будет сыграть любовь. Нет, к Насте-то я отношусь не просто хорошо, а очень хорошо. Как женщина она меня влечет, но ведь это не одно и то же. Любовь революционного матроса — это не тривиальное желание обладать женским телом, это отзвук его огромной любви к Революции. Пыл борьбы. Страсть к свободе!

Это не я так думаю, так написано в примечаниях к сценарию. Тут надо будет произносить слова от всего сердца. Короче — хошь не хошь, а придется мне полюбить Румянцеву всей широкой матросской душой.

Сеновал вовсе не означал, что сцена должна быть романтической. Скорее — наоборот. Белые загнали Желтова в угол. Он отправился навестить свою любовь, оставив отряд у партизан, вот и угодил в ловушку. Прямиком после объяснения в любви чекист должен вступить в неравный бой, но сам бой будет сниматься на натуре, летом, а сейчас — только разговор с барышней. Я тяжело вздохнул. Уж лучше бы — бой.

Пришла загримированная и одетая для эпизода Трегубова. На ней было скромное серое платье и яркая шаль, на ногах — белые сапожки со шнуровкой. Прическа растрепана. В глазах испуг. Сразу видно, она уже в роли. А я?