Писатель в газете

У больших городов довольно недостатков, но худший из них — нежелание взглянуть на себя со стороны; возможно, нежелание это вызвано тем, что зрелище может оказаться слишком удручающим. Беда городских жителей не в том, что они ничего не знают о свиньях, примуле или кукушках. Беда их в том, что они ровным счетом ничего не знают о собственных домах и оградах, о фонарных столбах и тротуарах. Иными словами, беда их заключается в том, что они ровным счетом ничего не знают про большие города, в которых живут. Принято считать, что в городе меньше поэзии, чем в деревне. Это неверно. В городе окажется куда больше поэзии, если только мы узнаем его как следует. Если к следам человеческим мы отнесемся с тем же живым участием, с каким относимся к следам зверей и птиц, не только улица, но всякий дюйм ее окажется не в пример более романтическим, чем самая живописная лесная поляна. Сидя на поляне, мы обыкновенно говорим: «Смотрите, вон гнездо», и сразу же задумываемся, какая птица сплела его. Между тем нам никогда не придет в голову сказать, стоя на улице: «Смотрите, вон ограда», и задуматься, какой человек ее построил. Нам кажется, что в городе все делается само по себе, без человеческого участия, тогда как в деревне на всем лежит печать индивидуальности. Яйца и кротовые норы представляются нам сугубо личным творением кур и кротов. Ограды городских парков кажутся нам совершенно безликими потому, что они сотворены человеческой личностью. В этом–то и заключается специфика города: он вмещает слишком много личностей, чтобы отметить неповторимую особенность каждой в отдельности. В самой неприметной улочке слишком много от человека, чтобы хоть один человек смог оценить ее по достоинству. Для того чтобы представить себе, какие человеческие усилия понадобились для ее создания, нужна поистине сверхчеловеческая прозорливость. То же самое относится и ко всему городу. Переплетение миллионов неповторимых человеческих судеб столь ощутимо в огромном городе, что даже всеобщее признание мимолетно в нем, словно пламя свечи на ветру. В городе почести и слава недолговечны, призрачны, известное — неизвестно, — именно поэтому книги, подобные «Литературному Лондону», и насущными увлекательны. Почти у каждого из нас есть все основания гордиться своим городом не меньше, чем если бы мы жили в доме под Ватерлоо или в коттедже в Раннимиде [242]. Взять, к примеру, меня. Я пишу эти строки в Баттерси [243] неподалеку от того места, где (как принято считать) жил славный Болинброк и где (как утверждают) Поп писал свой «Опыт о человеке». Из–за реки на меня смотрит церковь, в которой (как говорят) покоится тело великого Томаса Мура. Прямо напротив моего дома стоит дом Екатерины Брагантской. И так можно продолжать до бесконечности. Когда достопримечательностей так много, о них просто перестаешь вспоминать — как если бы при Ватерлоо состоялось не одно, а двадцать сражений или в Раннимиде была подписана не только Великая хартия вольностей, но решительно все английские законы и постановления. Всякая лондонская улица хранит в себе память о великих исторических событиях, о знаменитых поэтах, о кровопролитных сражениях. Отчасти именно поэтому Лондон кажется нам лишенным романтики — в нем слишком много романтики, чтобы она ощущалась повсеместно. Другая, не менее весомая причина заключается в том, что городу посвящается куда меньше описаний, чем деревне. Почти во всех книгах можно отыскать обстоятельное изображение поля. Цель настоящей книги как раз и состоит в том. чтобы дать нам исчерпывающее описание улицы.