Писатели и читатели

В прошлом сознание культурного европейца формировалось и укреплялось Библией и греко-латинской классикой. Философия жизни кристаллизовалась во фразах из Евангелий и УОдФ Горация, УИлиадыФ и псалмов. Иов и Сафо, Ювенал и Екклесиаст придавали изящество отчаянию людей и их любви, их негодованию и их цинизму. Опыт учил их мудрости, текущей по словесным каналам, проложенным Эсхилом и Соломоном, и само существование этих каналов помогало извлекать мудрость из опыта. Сегодня почти все мы похожи на Шекспира как минимум в одном: мы плохо знаем латынь и еще хуже греческий. Даже Библия быстро превращается если не в вовсе закрытую, то, по крайней мере, в очень редко открываемую книгу. Фразы из Официального варианта уже не поддерживают, не формируют и не направляют наше сознание. Св. Павел и Псалмопевец отправились вслед за Вергилием и Горацием. Какие авторы заняли их место? Чьи слова поддерживают современных людей? Ответ таков: общепризнанных литературных авторитетов больше не существует. Почва, на которой стояли все западные культуры, ушла из-под наших ног.

Вакуум, возникший благодаря фактическому исчезновению из современного сознания литературных образцов интернациональной значимости, которые доминировали над умами людей прошлого, теперь заполняется местными литературами. УМайн кампфФ, новое евангелие, может поспорить по своей популярности с Библией ? за десять лет разошлись два миллиона экземпляров. Маркс и Ленин стали для русских тем же, чем для образованных европейцев тринадцатого века был Аристотель (выпущено двадцатисемитомное собрание сочинений Ленина и уже продано четыре миллиона комплектов). В Италии Mussolini ha sempre ragione ? ни один ортодоксальный последователь Моисея или евангелистов не поднимался до столь категоричного заявления.

Народы Запада больше не пользуются совместно сокровищницей древней литературы и мудрости. Все, что у них осталось общего, ? это наука и информация. Но наука есть знание, а не мудрость; она имеет дело с количественными, а не с качественными характеристиками мира, тогда как именно последние влияют на нас непосредственно. Покуда мы еще радуемся и страдаем, ее речи кажутся нам по большей части неуместными, не относящимися к делу. Вдобавок эти речи слагаются без помощи искусства, а потому не обладают волшебной силой и не могут укреплять и формировать сознание читателя. То же самое справедливо и для другого элемента международного достояния, а именно информации. Распространители информации часто пытаются придать своим сочинениям волшебную убедительность шедевров искусства, но как редко им это удается! Наши руины не подпереть обломками ежедневных газет. Информация в ее литературном виде имеет своим предметом события, которые представляются читателям по-человечески важными. К несчастью, несмотря на внешний блеск, журналистика трактует эти по существу интересные темы абсолютно неинтересным, поверхностным образом. Больше того, она занята фиксированием истории изо дня в день; она не может позволить себе задержаться на каком-либо отдельном эпизоде. То же происходит и с читателем. Даже если бы ежедневная газета была написана хорошо, сама ее ежедневность уже исключала бы возможность запоминания хотя бы нескольких фраз с ее страниц. Сделанная из дешевой бумаги и типографской краски, газета не переживает дня своей публикации; к заходу солнца она оказывается в урне или мусорной корзине. И в памяти читателя ее содержание хранится едва ли дольше. Ни от кого, ежедневно прочитывающего ? вдобавок ко всему остальному ? две-три газеты, нельзя ожидать, что он запомнит даже малую часть прочитанного. Вчерашние новости вытесняются из памяти сегодняшними. Мы запоминаем лишь то, что прочли несколько раз и с пристальным вниманием. Именно так, благодаря своему авторитету и мистическому престижу, читались Библия и греко-латинская классика. Но совсем не так читаем мы УДейли мейлФ или УПети паризьенФ.