Сколько было вложено души в эти старые дома. Сколько замечательных людей в них побывало, да и сами хозяева были замечательными людьми. Новым владельцам ценить бы такую преемственность, к тому же крепкие, кирпичные, дома эти могли бы служить еще нескольким поколениям. Что такое для хорошего дома пятьдесят-шестьдесят лет?
Обедневшие наследники, чтобы как-то продержаться, начали продавать свою землю по кускам. И на этих кусках воздвиглись новые дома, огромные, с колоннами, башнями, стрельчатыми окнами. Кое-кто из наследников наоборот преуспел и расширил свои владения за счет обедневших соседей. И тоже понастроил дворцов-монстров, окружив их каменными заборами.
С уходом старожилов как будто подламывались опоры, на которых держалось старое здание поселка, и оно покосилось, почти рухнуло, но через какое-то время снова встало, уже в новом, неузнаваемом виде.
Мы с Витей давно уже постоянно живем на даче, сдав московскую квартиру. Но и наш участок необратимо изменился за эти годы: пришлось продать кусок земли, чтобы купить квартиру для Максима и Тани, вернувшихся в 2002 году из Израиля, где они до этого прожили одиннадцать лет. Если учесть нашу с Витей деловую непрактичность, я даже слегка горжусь этой нашей сделкой: подарили молодым собственную жилплощадь, а сами лишились не очень нужного куска леса и старого сарая, заросшего дикой малиной и крапивой.
Однако, через пять лет московской жизни, бросив должность ответственного секретаря журнала «Вокруг света», Максим квартиру сдал и вернулся с женой и шестилетней Анечкой в Израиль, где Таня родила вторую дочку, Сашу, а потом и сына Давида. А на проданном куске земли вырос большой двухэтажный дом и глядит окнами второго этажа на наш уменьшившийся на треть участок. Хорошо, что соседи оказались симпатичные.
А человек, купивший участок Пархомовских, обладатель, по-видимому, несметных денег, затеял строительство двух огромных домов, один из которых, чуть ли не в пять этажей, встал вплотную к нашему забору. На лесах бригада таджиков который год что-то бесконечно достраивает, пристраивает, стучит, пилит. Мой прежде уединенный мирок открылся для обозрения как сцена с поднятым занавесом.
Кто он, этот сравнительно еще молодой человек? Может, тот самый бывший мальчик, который когда-то в конце пятидесятых по дороге к речке мечтал со своим папой об одной комнате, как о щедром царском подарке, и теперь, разбогатев, все наверстывает и наверстывает свою детскую ненасытную мечту.