Писательские дачи. Рисунки по памяти

Умеет мама нагнетать ужас. Первая хватает телефонную трубку и всем, кто меня спрашивает, даже если женский голос, отвечает, что — не туда попали. Мне запрещено ходить по Малому Лёвшинскому. Выходя на улицу, вжимаю голову в плечи и оглядываюсь на ходу: вдруг он меня подстерегает?

Коварного ночного соблазнителя я больше не встречала. А с испытанием на прочность получилось так: на летние каникулы студентов многих ВУЗов по призыву партии отправляли на целину. Шурку Червинского, к этому времени студента архитектурного института, партия тоже призвала. Сам он не очень-то стремился, а его мама вообще была в ужасе. А моя мама (вероятно, в пику Шуркиной маме) сказала: «Что за глупости! Всего на два месяца! Со студентами! Это же так интересно! Если бы у Анечки была такая возможность, я бы ее с радостью отпустила».

Права старуха Изергиль — в жизни всегда есть место подвигам! Я помчалась в деканат и записалась добровольцем на целину.

Что началось! В квартире густо запахло валерьянкой. На меня были спущены все родные и знакомые, не забыт был и дядя Константин Осипович, тот, который дружил с Университетским начальником по линии спорта. Все принялись убеждать меня, что целина это не место для девушки, что я надорвусь, заболею, умру, что меня искалечат, а то и что похуже, и вообще, мало ли что. Я орала: «Но ты же сама сказала, что с радостью отпустишь! Другие же едут, и я поеду! Ничего со мной не случится!»

— Хорошо, поезжай! — опасно тихим голосом сказала мама. — Но знай, что когда ты вернешься, меня уже не будет. Я умру. Ты этого хочешь? Тогда поезжай.

Странно: в Коктебель она меня одну отпустила, даже сама уговаривала. Конечно, Коктебель не целина, но тоже — мало ли что? Я могла там в море утонуть в конце концов. Может, мама надеялась, что я охмурю какого-нибудь писательского сыночка из «нашего круга»? Жаль, что и тут я не оправдала ее надежд.

С целиной кончилось прозаически: оказалось, что вечерников вообще не берут. И так слишком много желающих. Когда, недели через две после моего героического порыва, меня вызвали в партбюро филфака и предложили поехать в колхоз — полоть, у меня уже иссяк весь энтузиазм. Так что я представила справку с места работы и уехала на дачу.

Поселок, 1956 год

Поселок строился. По сторонам улиц протянулись глубокие траншеи и земляные отвалы — прокладывался водопровод. На участках рыли отстойные колодцы. К 1956 году несколько домов было построено, и в них можно было жить не только летом, но и зимой. При каждом доме была котельная. Топили углем. Доставать уголь (как и все остальное) было большой проблемой, но, объединившись, как-то справлялись и с этим, запасаясь впрок. У наиболее преуспевающих членов ДСК появился обслуживающий персонал — истопники, домработницы.

Дома строились по трем архитектурным проектам. Они назывались Большой, Средний и Малый, но внешне, да и по размерам, мало отличались друг от друга. Все дома были двухэтажные, под двускатными крышами, с крыльцом, балконом и террасой. Некоторые — с солярием. Кто хотел — с камином. Архитектурное сходство не бросалось в глаза, во-первых, потому что каждый дом имел свое расположение на участке, свой ракурс по отношению к улице, а во-вторых, сразу по завершении строительства владельцы начали что-то перестраивать, приспосабливать по своему вкусу. Например, академик Виноградов подпер свою террасу двумя колоннами. (Все дружно, заочно, конечно, осудили его за дурной вкус.) Антокольский пристроил к дому вторую маленькую террасу-тамбур и застеклил ее цветными витражами. Ермашов предпочел обычной застекленной террасе огромную открытую веранду с полом из дикого камня. У кого-то крыша была черепичная, у кого-то шиферная, кто-то оштукатурил стены под шубу, а кто-то оставил кирпич не оштукатуренным. В общем, каждый дом чем-то отличался от другого, а в целом это были роскошные по тем временам дома, просто хоромы. Жители военного городка «Ватутинки», поселка Троицкое и отдыхающие из Госстроевского дома отдыха, прогуливаясь вдоль заборов из сетки-рабицы или низкого штакетника, оглядывали писательские дома с нескрываемым чувством классового антагонизма. В самом деле: люди еще ютились в коммуналках, массовое строительство хрущевских пятиэтажек еще только-только начиналось, а тут для одной семьи — целый дом! На оскорбленных лицах ясно читалось: вот они, гады писатели! Пишут для народа, а сами живут как помещики!

Как-то я шла к речке, а позади, по тропинке, шел маленький мальчик, из отдыхающих. Молодой папа держал его за ручку и рассказывал сказку. Я услышала конец:

— … И за это царь щедро наградил Иванушку.

— Комнату дал?! — радостно предположил мальчик.