Пища дикарей

Нет, определённо студенчество меня испортило. Мишка-еврейчик называл это интеллигентской рефлексией. Он говорил: «Ах, чувство вины, чувство долга, ах, совесть! А жрать-то хочется! А переспать-то не с кем! А помыкнуть-то мы все не прочь! Ну, не все, не все, но ведь почти же все!» Мы смеялись его шуткам. А он не шутил. Наш маленький Ницше. Он рассказывал нам легенду о том, что где-то в мире есть такой человек, от которого зависят все войны. Служит боцманом на эсминце или водителем бронетранспортёра, а может — и генералом, это неважно. Главное чудо в том, что он — единственный, на ком держатся все войны. Вроде опорного шеста в квадратной палатке: убери его — и палатка рухнет. Но этому человечку нравится служить, даже воевать. И война его щадит, чтоб из-за него не исчезнуть. А уйти он должен только сам. Только при этом условии все армии разбегутся. Где он, кто он, как его найти, как уговорить? Одно отличие есть: он слывёт заговорённым. Вот как я. Но я ушла, а война — не кончилась. Жаль.

А от Ивана я не уйду. И не только из чувства вины. И не только из долга врача. Он сильный, к сильным привязываются. До сих пор его сила была направлена к самоликвидации. Как прыгающая мина, на которую уже наступили. Убери ногу — и мине конец, и тебе. Это я на него наступила. Я должна его разминировать. Иначе погибну сама, без всякой помощи суровых соплеменников. Стыд меня сгложет.

Вот так я думала и молчала. А он молчал и ждал рассказа о дружбе с предателем. Я ещё разок ругнула себя за болтливость и решила отделаться сказкой.

— Скорпион говорит лягушке: «Перевези меня через ручей». Лягушка отвечает: «Но ведь ты меня ужалишь». «Да как же можно ужалить своего спасителя?!» «Ну, садись на спину». Плывёт скорпион на лягушке и думает: «Но ведь я должен её ужалить. Иначе какой же я скорпион?» Едва вылезла на берег, он ужалил. Умирающая лягушка упрекает: «Ты же обещал».

— А скорпион отвечает со слезами: «Вот такое я дерьмо». Значит, не хочешь рассказывать. Вот видишь.

Он моложе меня. Он не изучал ни психологию, ни психиатрию. Но он сказал два слова, и мне нечем возразить. А ведь как высокопарно рассуждала: «Ему, непьющему и некурящему, остаться сейчас одному — верный суицид. Я должна любой ценой его спасти!» Вот, спасла. Соображайте, доктор, быстренько. Больной смотрит в упор и думает — о чём? О суициде? О смысле жизни? О смысле смерти? Да любовь же в его глазах! Там, в соседней хате, блудует сейчас бывшая его возлюбленная. Научно говоря, этот дистрессор можно ликвидировать только более сильным положительным.

К чертям науку! Я села рядом с ним и поцеловала. Он обнял.

Да, этими руками можно гнуть ломы на собственных плечах.

* * *

В начале декабря мы с Машей познакомились, а в марте съездили в райцентр и расписались. Теперь она не Карасик, а Микулина. И не Димовна, а Дмитриевна. Стала моей женой не из жалости, а я на ней женился не из благодарности. И не из мести Таньке. Всё как у добрых людей - по страстной любви. За новогодним столом мы оба вспомнили, что родство почувствовали оба в одну минуту, когда впервые посмотрели друг другу в глаза. Только так и можно УВИДЕТЬ. Мёртвый шатун, кровь, боль - и родство. Нормально и надёжно. На себе вытащила чужого человека, три месяца выхаживала... И мне совершенно без разницы, что ничего о ней не знаю. Она так же надёжна, как те ребята, с которыми вместе я погибал в Аргунском ущелье. Большего не нужно. Я верю, что она училась в Ростове на врача, там же попала в шахидский взрыв и потеряла память. Даже если врёт, всё равно верю. Потому что люблю её. Сильнее этого доверия не бывает. Она немного старше меня, у неё что-то страшное в прошлом, но зачем ворошить? Прошлое не существует. Не надо ходить пятками вперёд.

* * *

Мне трудно далось это замужество. Что-то вело меня, притом так сильно и неизбежно, что сопротивляться оказалось бессмысленно. Хоть я и сопротивлялась. Как ни странно, особенно мешала мысль, что происходит не замужество по любви, а легализация. Меняю фамилию и отчество, окончательно растворяюсь в русской среде. И любовь как будто ни при чём. Становлюсь миной замедленного действия, ибо в меня заложено ваххабитское воспитание, и когда-нибудь оно должно будет сработать. Придут те, кто помнит и ищет меня, скажут заветное слово и подадут пояс шахида: «Не забыла, как пользоваться?» Так вот чёрта с два! Я не буду с вами даже разговаривать. Я знаю вас, волков. Я ударю первой. Я боролась с собой, как Иван с болью. Я доказала этой ваххабитке, что все боевые навыки больше не понадобятся, что они вообще получены зря, что сменила я только отчество, но не Отечество, что мне Сибирь и Кавказ — одна Родина, что я одинаково думаю по-русски и по-чеченски, что надо не убивать, а любить, и не бога любить, а человека, и бог простит, потому что для такой любви он нас и сотворил.

В общем, когда в районном бюро ЗАГС дежурно спросили, по любви ли выхожу замуж, я с чистой душой ответила утвердительно.