Пиши как боженька. Учимся у мастеров слова

«Еще ни у одного писателя не было этого дара выставлять так ярко пошлость жизни, уметь очертить в такой силе пошлость пошлого человека, чтобы вся та мелочь, которая ускользает от глаз, мелькнула бы крупно в глазах всех. Вот мое главное свойство, одному мне принадлежащее»[5].

Так Николай Васильевич Гоголь с абсолютной прямотой, свойственной только очень дальновидному человеку, говорит о своем писательском таланте, цитируя Пушкина. Давайте запомним это слово – «пошлость» – мы обязательно разберемся с ним в другой главе.

Но сейчас вернемся к Гоголю. Он рано понял свое призвание и с удивительной объективностью, скажем прямо, редко присущей людям писательского труда, отмечал свои, как сейчас говорят, hard skills[6]: «Я никогда ничего не создавал в воображении и не имел этого свойства… У меня только то и выходило хорошо, что взято было мной из действительности, из данных мне известных… Я никогда не писал портрета, в смысле простой копии. Я создавал портрет, но создавал его вследствие соображенья, а не воображенья»[7].

Портрет, создаваемый вследствие соображенья… Как именно Гоголь это делал? Давайте посмотрим, как Гоголь описывает помещика Манилова во второй главе «Мертвых душ»: «На взгляд он был человек видный; черты лица его были не лишены приятности, но в эту приятность, казалось, чересчур было передано сахару; в приемах и оборотах его было что-то заискивающее расположения и знакомства. Он улыбался заманчиво, был белокур, с голубыми глазами. В первую минуту разговора с ним не можешь не сказать: “Какой приятный и добрый человек!”. В следующую за тем минуту ничего не скажешь, а в третью скажешь: “Черт знает что такое!” – и отойдешь подальше; если ж не отойдешь, почувствуешь скуку смертельную»[8].

Вереница образов гоголевских помещиков стоит перед нашими глазами еще с девятого класса. Помните, как мы послушно заучивали очередность посещения Чичиковым помещиков и символичность каждого образа? Движение от Манилова к Плюшкину должно было показать нам омертвение души, спуск в духовный ад и нравственную пустоту.

Чичиков первым делом едет к Манилову. Случайно ли Гоголь поставил сладчайшего мечтателя в начало поездки за мертвыми душами? Очевидно, что нет. По писательскому замыслу, последнюю степень деградации Павел Иванович должен был обнаружить у последнего помещика, тогда как Манилов, на первый взгляд, не внушает опасения и не несет отрицательных черт. Но так ли это на самом деле?

Посмотрите, как Гоголь подводит нас к пониманию маниловского характера, к отсутствию в нем определенности и стержня.

«Есть род людей, известных под именем: люди так себе, ни то ни се, ни в городе Богдан, ни в селе Селифан, по словам пословицы. Может быть, к ним следует примкнуть и Манилова», – подбирается к персонажу автор[9].

«Приятный», «сахар», «голубоглазый», «белокурый», чистый Сахар Медович, мужчина видный, – не правда ли, вполне безобидные определения, рисующие нам приятного, доброжелательного человека. Так почему с этим господином, который построил у себя в деревне рядом с господским домом «Храм уединенного размышления», не делает никому зла, чувствуешь «скуку смертную»?

Да-да, «скуку смертную»!

Манилов жалуется Чичикову, что в деревне нельзя побеседовать «о любезности, о хорошем обращении, следить какую-нибудь этакую науку, чтобы этак расшевелило душу, дало бы, так сказать, паренье этакое…». Но какие именно паренья нужны Манилову, он не уточняет.