Пиши рьяно, редактируй резво

– Конечно, не хочется писать прозу «по-журналистски». Хочется развить тот участок мозга, который все же за литературу ответственен. Каждый мой журналистский день учит меня, что в минимум слов нужно вкладывать максимум смысла (передаю привет своему редактору!). Полезно ли это и для литературы? Все же склоняюсь к тому, что да. А вообще – время покажет. Если журналистика начнет убивать то скромное литературное начало, которое во мне есть, то, наверное, в этом случае два СМИ, в которых я тружусь, будут вынуждены искать мне замену.

– Максим Кантор, с которым я беседовал, сказал, что гуманист – это не профессия и что этому научить нельзя. Так он объяснял, ради чего занимается литературой. Ты, судя по всему, тоже задумываешься о гуманистической роли писателя в этом мире?

– Специально – не задумываюсь. Я просто надеюсь, что я – человечный человек. И как-то совершенно естественно для меня и прозу писать человечную.

– «Нашему автору – о чем бы он ни писал – совершенно ясно, что дело идет о величайшей переделке людей, о ломке старого мира. И, о чем бы он ни повествовал, он будет говорить именно об этом. А об этом нельзя говорить пошло, что у нас, к сожалению, часто бывает». Ты хочешь изменить мир?

– Ну, я же еще не сошла с ума. И мне не девять лет, а двадцать девять. Я не то что не верю в свою способность изменить мир, я уже вижу – я не могу изменить то, что меня беспокоит в собственном ребенке. Что уж про мир говорить? Ты не первый, кто задает мне этот вопрос. И мне странно, что я, значит, написала такую книгу, автора которой можно заподозрить в желании «изменить мир». Вот видишь, я даже это словосочетание не могу написать без кавычек. Невозможно изменить мир. Менять можно только самого себя. Впрочем, я и в этом не вполне уверена.

– Стоп. Но разве тексты не меняют мир? Разве ты не изменилась, читая любимых писателей?

– Разумеется, многое во мне изменилось с годами, но тут причудливо сплетались как книги, так и жизненный опыт. Знаешь, когда я была совсем-совсем юной, я верила в то, что, например, стоит прочитать Евангелие от Марка, и все, ты уже не будешь прежним. Но жизнь показывает, что нет, все не так просто. Я очень люблю читать, это действительно мое любимое занятие. Но я не могу сказать, что я жду от книги, как она возьмет и сделает меня другой…

– Ты признавалась, что очень любишь тех, кому сейчас восемнадцать – двадцать лет. Как ты узнаешь это поколение? Где ты пересекаешься с этими людьми?

– Моей племяннице семнадцать. На работе есть молодые ребята, которым чуть за двадцать. Да и раньше периодически сталкивалась с теми, кто младше меня на пять – десять лет: хоть на различных мероприятиях, хоть в сети, хоть в роддоме…

– Ты описала «идейных ребят». Какие они, идейные ребята XXI века? Чего мы не знаем о них? Чему можем у них научиться? Чему ты у них научилась?

– Мне кажется, это уже менее «материальное» поколение. Помнишь, в фильме «Курьер» главный герой отдает своему другу пальто – он мечтал о пальто – на, мол, и мечтай о чем-то другом? Так вот, это поколение однозначно оно «о чем-то другом». Быть носителем каких-то идеалов – это хорошо, главное, чтобы без фанатизма. Но через юношеский максимализм тоже нужно пройти. И лучше, конечно, лет в шестнадцать – двадцать. Потому что люди моего возраста, мыслящие ригористическими категориями, честно говоря, вызывают замешательство.

– «Ригористическими категориями»? Почему именно это словосочетание? Что такое «человек, мыслящий ригористическими категориями»? Почему тебя это смущает?

– Я даже залезла в словарь и еще раз проверила, а не перепутала ли чего. Нет, действительно, ригоризм – это строгость проведения какой-либо нормы в жизнь. Если вспомнить мой текст, там есть несколько ребят, которые так себя ведут. Мне это не близко, потому что это противоречит принципам свободы – и своей собственной, и других. И сам, короче, не живешь, и другим не даешь.