Пишмашка

Может, в дом его позвать, правда? (Пауза). Ну да, обойдётся, много чести. Да, я невысокой нравственности, у меня рога, да, я Пишмашка, я Папироска, я Немка-Ленина-Убила, но с детьми — никаких контактов. Да и зачем он нужен? Он и говорить-то не умеет, поди, немой.

Она смотрит на небо.

Друзья, купите папиросы… Мелкий противный дождь идёт и идёт… И когда кончится?

Дождь также внезапно, резко, как начался, прекратился. Она минуту постояла, помолчала. Вошла в комнату.

Ах, Владимир, я вас совсем покинула. Простите. Знаете, Володя, что нет такого мужика, которого нельзя было бы раскрутить? Знаете? Это я так, к слову. Хотя — совсем не к слову. Плевать. Володя! Ах, Володя! Вы такой умный, Володя. Вы знаете слова «интраверт» и «мейн-стрим». Я до сих пор не знаю, что это такое. Давным-давно был у нас с вами роман, а потом стали расти рога у вас и у меня, и всё кончилось. (Пауза). Володя, странно, что есть люди, которые думают почему-то, что из этой игры под названием «жизнь» они выйдут живыми и именно их всеобщая участь избежит. Вы тоже так думаете? (Пауза). По старой памяти решила я вас охомутать, заманить к себе. Вам сто лет, мне сто двадцать два. Вы были в фаворе, теперь — нет. Я тоже в полной ж три точки, мне только и знают, что дают пьесы какие-то, чтобы я их перепечатывала, но теперь и этого куска не будет. Всё насмарку. Компьютер сдох. Жизнь кончилась. Ну, а в общем-то что? Я не переживаю. Могила у меня уже куплена, я заранее всё, чтоб никого не беспокоить. Хотя, конечно, надо переписать завещание — никаких могил не надо, к чёрту, сжечь, сжечь, сжечь — развеять с берега реки и чтоб духу не было никаких Пишмашек, Немка-Ленина-убила, Папиросок. Хватит. Не надо. Вы правы абсолюмант.

Легла на пол, смотрит на люстру.

Эту люстру мне подарил мой второй шеф. Я думаю, за особые услуги.

Молчит.

Какие мне цветы таскали, какие коробки с конфетами, какие бутылки, какие только гости не сидели тут на диванчике, поджавши ноги, и как были они рады, что сидят у меня в гостях, у меня, «Пишмашки», я знала, что они говорили так, и что они ненавидят в тайне меня, потому что от меня что-то зависело, но мне было всё равно. Правда, злоба меня душила: вот, вы меня терпеть не можете, а лебезите передо мной, скоты, и я могу об вас ноги вытереть!

Хохочет, машет руками в воздухе.

О, какая у меня была власть над этими букашками! Я про их ненависть всё знала, но я делала всё-таки что-то для них, покочевряжившись. Ведь это было так просто: подсунуть вовремя нужную бумажку и я — добродетель! Я начальник! Я им управляю, не он мною! Я была таким добродетелем для них, тварей.

Молчит.

А теперь они со мной на улице даже не здороваются. Впрочем, они все куда-то растворились. Поумирали, что ли? Да, я была такой важной птичкой. А теперь я стала никем, пришел новый шеф и взял двух длинноногих девиц вместо меня. Я ведь даже переучилась, с машинки на компьютер перешла, и что? Под зад. Тварь, он мне старый компьютер подарил, на пенсию отправляя. Теперь я нужна только этим долбанным графоманам, они сальные листки мне приносят для перепечатки. (Пауза). У меня скорость — семь страниц в час, восемь страниц в час, нет ни у кого сегодня такой скорости, ни у одной длинноногой!

Молчит. Встала.

Хорошо. Хватит. Открываю тайну. Володя, я что-то придумала! Я зазвала вас не просто так, нет! Давайте всё возвратим, а? Вот, там — кабинет для вас, я его приготовила. Вы будете сидеть там, а я здесь, я буду вашей секретаршей. Давайте? Всё, как раньше, а?

Пробежала по комнате, раздернула шторы в соседнюю комнату, включила там свет, ходит по комнате. Там стоит большой письменный стол, на нём чернильный прибор, всё, как положено у начальника. Она быстро, суетливо протерла сари пыль со стола.

Видите? Мы будем жить тут вечно. Мы тут спрячемся от всех, ага? Сделаем так? Нам теперь не надо унывать, нам надо учиться ходить, как паралитику, учиться ходить заново, не унывать. Садитесь!

Молчит. Села за стол.

(Тихо.) Раньше я уходила утром на работу и не слышала, что эта штука на улице, светофор для слепых, стучит и стучит, не успевала услышать. А сейчас — слышу его с утра до ночи и не знаю, чем в него запустить. Ударить, чтобы он заглох, заткнулся. Замолк на веки вечные! Он мне напоминает, что через меня что-то хочет быть, что-то через меня хочет выйти наружу, он говорит, что я слепая, опять и опять говорит, что я могу уже идти, что горит зелёный, если я не вижу, так он подсказывает, что — иди, иди, уже горит зелёный, но куда я пойду, куда мне идти, куда, ну, скажите, Володя, вы же умный, вы же начальник?!