Письм к С. В. Потресову

UT PICTURA POESIS [1]

М. В. Добужинскому

Воспоминанье, острый луч,
преобрази мое изгнанье,
пронзи меня воспоминанье
о баржах петербургских туч
в небесных ветреных просторах,
о закоулочных заборах,
о добрых лицах фонарей…
Я помню, над Невой моей
бывали сумерки, как шорох
тушующих карандашей.
Все это живописец плавный
передо мною развернул,
и, кажется, совсем недавно
в лицо мне этот ветер дул,
изображенный им в летучих
осенних листьях, зыбких тучах,
и плыл по набережной гул,
во мгле колокола гудели
собора медные качели…
Какой там двор знакомый есть,
какие тумбы! Хорошо бы
туда перешагнуть, пролезть,
там постоять, где спят сугробы
и плотно сложены дрова,
или под аркой, на канале,
где нежно в каменном овале
синеют крепость и Нева.

1926

Из-за того, что нам не известны оригиналы писем, отосланных Добужинским Набокову, в том числе и письма от 4 апреля 1943 г., где упоминается это стихотворение, мы не можем быть уверены в том, что дошли до адресата строки, написанные на полях одного из его черновиков: «Вы когда-то написали маленькие стихи, посвященные мне. Их у меня нет, а я очень ими дорожу как знаком отличия. Это для меня Владимир 1-й степени и с короной. Если Вы найдете у себя или вспомните, пришлите мне эту регалию». Из всех русских орденов Добужинский выбирает именно владимирский орден, обыгрывая безусловно имя своего корреспондента и как бы коронуя его, Вероятно, он помнил и о том, что этот орден даже коронованные особы могли получить лишь за личную заслугу, а не по праву рождения, как некоторые другие награды.

Из переписки становится известно, что друг А. А. Ахматовой композитор Артур Сергеевич Лурье, оказавшийся в Америке, вместе с Добужинским дважды пытались привлечь Набокова к постановке опер по романам «Идиот» Достоевского и «Арап Петра Великого» Пушкина. Набокову отводилась роль либреттиста, от которой он вежливо, но решительно отказался. Первое предложение он отверг потому, что «не терпит Достоевского» и с Лурье имеет «взгляды на искусство совершенно разные» (замысел оперы по роману Достоевского никогда не был воплощен, и даже самые крупные специалисты по истории оперного искусства и музыке «по Достоевскому», такие как А. А. Гозенпуд, ничего не знают о такой затее). Добужинский, судя по возникшей паузе в переписке, обиделся на Набокова за любимого им писателя. И Набоков в письме от 8 мая 1944 г. явно стремится загладить возникшую неловкость, выступив инициатором возобновления переписки в несколько даже непривычной для себя манере.

Оба корреспондента были в жизни и человеческом общении людьми сдержанными. Тем интереснее наблюдать, как два великих художника находят друг для друга не просто вежливые формулы, но и теплые слова.

Сама формула «дорогой друг» далась воспитанному Набокову не сразу. Понадобилось три года, прежде чем это дружеское приветствие в письмах младшего по возрасту пришло на смену традиционно-вежливому «дорогой», В Америку приезжает уже признанный писатель Сирин. Свое первое письмо он подписывает: «В. Набоков-Сирин», а Добужинский помечает свои черновики иногда «Набокову», иногда — «Сирину». Сирин просил помощи у своего бывшего учителя, когда наметился переезд в Америку. Переписка, начавшаяся с этой темы и в этой интонации, постепенно приобретает, по мере утверждения позиций Набокова в Новом Свете, иное звучание, отвечающее тому месту, которое он занимает здесь как писатель. Добужинскому важны суждения Набокова о своих и его собственных литературных трудах. Набоков же сообщает художнику о своих опытах рисования, образцами которого — стремительными набросками бабочек — он непременно снабжает свои послания художнику.