Письма 1833-1854

Поверьте, что гнусность этих йоркширских учителей невозможно преувеличить и что я даже немного сгладил страшную действительность, разбавив ее, насколько мог, юмором, чтобы не оттолкнуть читателя слишком уж мерзкой картиной. А негодяя, о котором говорите Вы, я, представьте себе, видел! Фамилия его - Шоу, дело это слушалось, насколько я помню, лет восемь или десять назад, и, если я не ошибаюсь, после этого было еще одно, возбужденное родителями несчастного ребенка, которого Шоу ранил в голову перочинным ножиком, испачканным в чернилах, вследствие чего у мальчика сделалась опухоль и он умер. Когда я ездил в те края, кругом лежал глубокий снег. Подле школы стоит старая церковь, и в первой же могиле, о которую я споткнулся в тот унылый зимний вечер, покоится прах мальчика, прожившего на свете восемнадцать томительных лет и скончавшегося, как гласит надпись, "преждевременно" (я думаю, сердце не выдержало - так, "преждевременно", падает верблюд, когда на него навьючивают еще один, последний тюк) в этом проклятом месте. Мне кажется, что тень этого мальчика тут же и навеяла мне образ Смайка.

Я поехал под вымышленным именем, на всякий случай заручившись у одного столичного адвоката письмом к его коллеге, проживающему в Йоркшире; в письме говорилось, что некая вдова, приятельница адвоката, хочет поместить своих мальчиков в йоркширскую школу в надежде таким образом разжалобить жестокосердых родственников. Йоркширский стряпчий дал мне рекомендательные письма в две-три школы, но в тот же вечер явился ко мне в гостиницу, где я остановился, и, страшно конфузясь, с запинкой на каждом слове - это был большеголовый, плосконосый малый с красной физиономией - сообщил мне, проявив при этом неожиданную для человека с такой внешностью чувствительность, что весь день его мучила совесть и что в эти печальные места не следует отправлять сирот; затем, умоляя меня не выдавать его, он сказал, что лучше определить их куда угодно - в конюхи, на побегушки или просто бросить на произвол судьбы, - лишь бы не сюда! И это - стряпчий, сытый, деловой человек, грубый йоркширец!

Миссис Диккенс и я будем рады видеть Вашего друга, о котором Вы пишете, - это мы вдвоем обращаемся к вам обоим; что касается меня, я рассчитываю на Вашу снисходительность и умоляю Вас простить мне эту длинную историю - ибо Вы сами виноваты в том, что я принялся рассказывать ее Вам.

Преданный Вам.

46

ДЖОНУ ФОРСТЕРУ

21 января 1839 г.

...Вы, вероятно, уже поняли из прежних моих слов, что у меня зреет подобное намерение. Я знаю, что Вы не станете меня отговаривать. Иного выхода нет. Я ничуть не выдумываю, когда говорю, что в настоящее время я просто не могу писать эту повесть. Огромная прибыль, которую "Оливер" доставил и продолжает доставлять издателям; жалкая, нищенская сумма, которую я за него получил (меньше того, что сплошь да рядом выручают сочинители романов, у которых покупателей от силы полторы тысячи); мысль об этом и сознание, что мне предстоит такой же тяжелый рабский труд на тех же условиях поденщика; сознание, что мои книги обогащают всех, кто с ними связан, кроме меня самого, и что в самом зените своей славы и в расцвете сил я вынужден барахтаться все в тех же цепях и тратить свою энергию понапрасну для того, чтобы другие могли набить себе карманы, в то время как своей семье я с трудом обеспечиваю образ жизни, мало-мальски приличествующий ее положению в обществе, - все это удручает меня и лишает бодрости; зажатый в подобные тиски, я не могу - не могу и не стану - начинать новую повесть; я должен перевести дух; дождаться лета, провести какое-то время на свежем воздухе, без забот, и тогда, может быть, я приду в более спокойное и подходящее состояние. Словом, "Барнеби Раджу" придется обождать с полгода. Если бы не Вы, я и вовсе его бросил. Ибо я торжественно заверяю Вас, что считаю себя свободным - перед богом и людьми - от таких односторонних обязательств после всего того, что я сделал для тех, кто связал меня ими. Сеть, которой меня оплели, так мешает мне, так мучает и так ожесточает меня, что я только и думаю о том, как бы - любой ценой, мне уже безразлично, какой! - ее порвать. Но я не поддаюсь этому желанию. Единственное, чего я требую, - это чтобы мне дали отсрочку, столь обычную в литературных соглашениях; и заявляю, что в течение шести месяцев после окончания "Оливера" в "Альманахе" я отказываюсь от каких бы то ни было обязательств, связанных с новой работой, и обещаю как можно энергичней разделаться со старой...

47

ЛЭМЕНУ БЛЭНЧАРДУ *

Даути-стрит, 48, утро субботы 9 февраля .

Дорогой Блэнчард!

Позвольте от души поблагодарить Вас за Ваш интерес к этому фабричному делу и за Ваши хлопоты, а также за присылку письма мистера Колберна к Вам, которое я возвращаю.