Письма 1842-1845 годов

Ваше милое письмо (от 5—17 ноября) получил. Благодарю вас за него очень, а весь ваш дом за воспоминание обо мне и дружбу. Вексель через Бутенева я также получил в исправности. Мыслью о переезде своем в Россию не смущайте себя и не считайте это дело важным. Там или в ином месте, всё это не больше, как квартира и ночлег на дороге. Думает слишком много о месте, где [о том, где] ему придется переночевать, только тот ездок, который мало думает о том, куда и зачем едет. У кого же неотлучно перед глазами цель его путешествия, тот не заботится о том, где и как ему придется переночевать и не слишком глядит на комфорты. С неоконченным делом приехать на родину невесело — это я знаю, но знаю также, что бог милостив, что по его святой воле попутный ветер сходит на вдохновение наше, и то, для чего, казалось бы, нужны годы, совершается иногда вдруг. Будьте же покойны и светлы при мысли о будущем, ибо будущее в руке того, кто сам есть свет. О государе покамест известия, что он весел, весьма доволен Палермой и приемом короля; погода там стоит удивитель<ная>, не бывает меньше 20 градусов тепла. Спят с открытыми окнами; [Далее начато было: широкко од<нако же>] постоянно продолжающийся широкко начинает государыне однако же надоедать, она чувствует тяжесть, но это его обыкновенное действие; с переменой ветра она почувствует себя вдруг лучше и освежится. Государя ожидают в Рим на днях; Бутенев для этого уже съехал с своей квартиры и переехал в гостиницу. Но я не думаю, чтобы приезд государя был так скоро, как думает посланник и как думает он сам: в Палерме они хотят прежде дождаться Конст<антина> Никол<аевича>. Констант<ин> Николаевич едет морем, море — не земля, и рассчитывать и полагаться [и рассчитывать особенно] на самое кратчайшее время, в которое может прибыть корабль, нельзя. Разница тут не в часах и днях, а в неделях, месяцах; к тому ж ему, как говорят, предписано избегать французских портов. В Риме всё католичество, как, я думаю, вам известно, вооружено против государя. Недавно здесь произвела шум бежавшая из России полячка-униатка рассказами о мучительствах, ею претерпенных, и пытках за непризнание православия. Все чувствительные и нечувствительные сердца были этим вначале возмущены сильно, но, так как униатка сама довольно здоровая и бойкая женщина и притом уже чересчур стала изображать картинно и прибавлять, то начинают уже сомневаться и в том, что вначале казалось похожим на правду. Папа был в недоумении, как принять государя, и собирал для этого совет кардиналов. Кардиналы советовали избежать [В подлиннике: избежатья] этого свидания и сказаться больным, но папа отвечал достойно своего звания: «Я никогда не притворялся и теперь не буду. Я употреблю с своей стороны слезы, моленья, — это всё, что считаю для себя позволенным». Говорят, однако ж, что государь, узнав еще в Генуе и потом в Палерме о всяких слухах, [о нераспо<ложении>] по поводу гонений, послал Перовскому и Протасову запрос, отчего разнеслись такие слухи, чтобы они разведали хороше<нько>, что такое происходило внутри России, что у него и в мысли не было притеснять каким бы то ни было образом католическую веру. Словцо об «Одиссее». В «Северной Пчеле», уже не помню, в каком номере, попавшемся в мои руки, напечатана статья о Крылове, написанная каким-то его сослуживцем, Быстровым. В числе немногих анекдотов сказано там, между прочим, о занятиях Крылова греческим языком и о попытке переводить «Одиссею», причем приложена была и самая попытка, составляющая начало 1 песни, которую я, разумеется, сей же час списал для вас и при сем посылаю. [Далее начато было: Труд этот пр<едставляет>] Сделав попытку, Крылов бросил самое [это самое] дело, назвавши гекзаметр (по словам Быстрова) Голиафом, с которым ему не сладить. От гр<афинь> Вьельгорских я получил известия, для меня самые приятные, то есть, что они здоровы, веселы и много вкушают наслаждений истинных и внутренних. Софья Мих<айловна> и Анна Миха<йловна> написали мне милые [так<ие> милые] письма. В письмах этих видно в каждой строчке, как хорошеют с каждым днем и часом прекрасные их души. Вы, я думаю, уже знаете, что у Софьи Миха<й>л<овны> родился сын Александр. Она вся теперь всей душой погружена в мысли [погружена в воспитанье] о воспитании своих детей. Здесь Анна Михайл<овна> ей большая помощница. [Далее начато: Она это чувствует] Кроме того, она сама хочет писать для них, [детей] будучи недовольна тем, что написано, и ее простодушно чистые мысли похожи на мысли ангелов, заботящихся о воспитаньи людей. Нельзя, чтобы под такие мысли, как под колыбельные песни, не воспитались нечувствительно и сами собою дети.