Письма 1848-1852 годов

Вы ничего мне не сказали насчет того, какова у вас стоит погода и каковы удались посевы. Это важно тем более, что опасаются во многих местах засухи. Уведомьте также, сколько в этом году высеяно всякого хлеба и на каких местах. В прежнем письме моем, которое, вероятно, вы уже получили, я говорил о потребности перестроить или, лучше, перечинить и обконопатить потеплее [теплее] дом, чтобы вам можно было в нем проводить сноснее зиму. Я просил для этого иметь в виду сколько-нибудь хорошо высушенного дерева и даже приискать у кого-нибудь из соседей готовый сруб или амбар (с сырого леса никак нельзя) и чтобы сруб состоял из бревен крепкого и прочного леса. На заплату я кое-что сберег, и если он не дорог, то станет денег и печникам и даже штукатурщикам, потому что некоторые комнатки нужно будет, для большей теплоты, внутри выштукатурить. Я просил в том же письме хлопотать о печниках заранее, забрав сведение от тех, которые недавно строили себе дома и были своими печниками довольн<ы>, также позаботиться и об отысканьи плотников, которые, сверх уменья мостить полы, умели бы плотно делать двери и всякую столярную работу около дома. Ожидаю обо всем этом от вас уведомления.

Слухи насчет болезни бывшего харьковского архиер<ея>, о которых вы пишете, ложны. Он недавно проехал через Москву, и хотя я его не видал, но те, которые его видели, говорят, что он здоров совершенно.

Что же до дурных слухов вообще, то они распространяются теперь обо всех в таком изобилии, как никогда доселе. Теперь время лжей и слухов. И о себе я слышал такие слухи, что волосы могли бы подняться на голове, если б я ими покрепче смущался, — в чем отчасти я виноват: зачем приехал на родину! Мне больше, чем кому-либо другому, нужно было держаться вдали.

Андрею Андреевичу, когда будете писать, передайте мой душевный, искренний поклон и скажите ему, что нет дня, в который бы я не вспоминал о нем. Дай бог, чтоб дела его устроились хорошо. За его доброту к вам и ко мне я много ему признателен.

Прощайте. Бог да сохранит вас.

Ваш всегда признательный сын Н. Г.

С. М. СОЛЛОГУБ Москва. 29 маия <1850>

Слышал и скорбел о посетившем вас горе, добрый друг София Миха<й>ловна! Тот же час принялся за перо, написал всё, что могла сказать на ту пору утешительного вам душа моя. Но письмо замедлило на почту. Я его распечатал, прочел и не отправил. Всё показалось мне в нем слабым и неуместным. О, как ничтожны все утешенья наши в тех сильных скорбях, где утешителем может быть только один утолитель всех скорбей Христос! О, да воздаст он стократно за вашу скорбь высокими внутренними утешениями! Я слышу, что отложили свой план ехать в Москву; как ни жалко мне не увидать вас в этот раз, но если Ревель вам лучше и полезней, пусть будет, как богу угодно. Там, по крайней мере, вы встретите Жуковского. Его присутствие, верно, вам будет теперь усладительней, чем когда-либо прежде. Эта и прежде прекрасная душа глубоко созрела в последнее время от скорбей и тех тяжелых испытаний, которыми угодно было богу еще более просветлять ее и возносить к небу. Что касается до меня, то, прохворавши всю зиму в Москве, должен снова пуститься в отдаленное странствие, чтобы провести предстоящую зиму на каких-нибудь островах Средиземного моря, хоть еще и не знаю, какими средствами и как совершу это путешествие. Не для здоровья, но единственно для доставленья себе возможности работать и кончить свою работу. Вижу только, что в России мне не следовало заживаться. Нужно было, не останавливаясь нигде долго, всю ее проехать вдоль и поперек, а зиму провести вдали ее на юге, где голова моя способнее к работе. Тогда бы и дорога мне сделала пользу и временный отдых на теплой станции. О, как опасно тому, чей удел быть на земле странником, остановиться где-нибудь долее следуемого, сколько искушений, сколько соблазнов воздвигнется вокруг него! Как вдруг готова ворваться в сердце его мерзость запустенья! Мерзость запустенья на том месте, которое должно быть свято! Друг добрый и скорбящий Софья Миха<й>ловна, ваше сердце сберегает сам спаситель от всего, что может опозорить его святыню, помолитесь обо мне, не забывающем никого из вас в моих грешных молитвах. Всех перецелуйте. Влад<имиру> Але-ксандр<овичу> передайте мое искреннее участие в его утрате. Бог да сохранит вас. Если успеете, напишите хоть две строчки в ответ, адресуя в Москву в дом Талызина на Никитском булеваре.

Ваш весь Н. Г.

Еще раз прошу вас перецеловать ручки обеих графинь, Луизы Карловны и Анны Миха<й>ловны.

А. О. АРМФЕЛЬДУ <Май—начало июня 1850. Москва.>

Многочтимый Александр Осипович.

Так как благодеяний о помещении сиротки не совершилось, то благоволите облагодетельствовать присылкой метрического о ней свидетельства. Хоть это и неважное, положим, благодеяние, но всё же без него девочка, что корнет без эполет — то есть не только без доброго имени, но даже вовсе без имени.

Ваш весь Н. Г.