Письма (1857)

Я кое-как досказал последние слова своего путешествия и, по обещанию, предлагаю Вам эту статью, с покорнейшею просьбою оставить для нее местечко в первой майской книжке "Вестника" по следующим уважительным причинам: я продал все путевые записки московскому книгопродавцу Глазунову и он летом же приступает к печатанию их, следовательно для "Вестника" полезнее, если статья явится гораздо прежде вторичного ее появления в свет; кроме того, я собираюсь месяца на четыре за границу, к мариенбадским водам, и хотел бы все делишки кончить заблаговременно, то есть привести в известность и забрать выработанное количество денег, между прочим, и ту безделицу, которая придется за нынешнюю статью. Однако ж я не сказал <Вам, что это>1 за статья и в<елика ли она>, впрочем, Вы, мож<ет быть, при>помните, что я об<ещал> Вам о плавании в <Атлантических тро>пиках: это она и <есть>. Я назвал ее "От о<строва Мадера> до мыса Д<оброй> Н<адежды>". Преду<преждаю> Вас, что статья пло<хая>, но что же делать? Путе<шествия> мне до крайности надо<ели>, притом впечатления в<ы>дохлись, и я едва-едва в<яло> досказал последнее, как <будто> заплатил тяготевш<ий надо> мной долг. Зато она ко<рот>ка: листа два печатных, и того, я думаю, не выйд<ет>. Потрудитесь пробежать ее, и если она Вам не понравится, возьмите на себя труд дать мне знать и возвратить ее в самом скором времени, а я помещу в здешних журналах. Она еще теперь переписывается и в среду будет готова, а в субботу я отнесу ее в магазин Глазунова с просьбой переслать ее поскорее к Вам. Вас же уведомляю заранее для того, чтобы Вы, если заблагорассудите и найдете возможным исполнить мою просьбу, заблаговременно имели ее в виду для майской книжки. Если меня отпустят, то я <предполага>ю ехать в конце мая <или в> начале июня. Не одно леченье <имею> я в виду: на свободе я <по>пробую, не приведу ли в порядок <моего "Об>ломова", то есть всё, что написано. <О> продолжении я и думать пока <не> смею (частию потому, что не умею <п>родолжать, если начало не выработано окончательно, частию от старческой немощи), но так, однако, чтоб не запереть себе выхода во вторую часть. Скажите, будет ли это пригодно для "Вестника", если бы я обещал роман туда (заметьте, пожалуйста, это бы: я обещать не люблю, когда дело мною не кончено, то есть не люблю запродавать шкуры на живом медведе, да и Бог знает, какие могут случиться обстоятельства), то есть удовольствовались ли бы Вы, если б я приготовил первую часть без надежды на вторую? Однажды Вы мне дали знать, что Вы удовольствовались бы и этим, но только чтобы всё написанное мною было закруглено как вещь конченная. А мне бы этого не хотелось: я не отчаиваюсь черкнуть когда-нибудь и еще, хотя чувствую, что эта надежда очень неверна, но я столько раз обманывался в хорошем, что считаю себя немного вправе обмануться и в дурном. Поэтому мне хотелось бы знать, будет ли для Вас одно и то же - поместить совершенно конченную вещь или то же самое, только в<виде первой> части, с воз<можностию когда>-нибудь продолже<ния? Если как>-нибудь случится у <Вас свобод>ная минута, я буду <ожидать> благосклонного уведом<ления> на случай, если б перва<я часть> поспела и если б я р<ешился> печатать ее у Вас. А <знаете> ли, какие толки, еще не<зная> ничего, поднялись здесь в <некото>рых литературных уго<лках>: уж говорят, что я и кон<чил> роман и даже послал к В<ам>, что уж и денег неслыхан<ную> кучу получил, и даже негоду<ют>, зачем это мне достались <деньги> и т. п. А всё Григорович: <он> побывал как-то у меня <и я> прочел ему сцены две из дав<но> написанных, а он вообразил, что написано всё, и произвел слухи. Но это негодование уже показывает, чего мне надо ждать от петерб<ургской> критики, когда появится не говорю уже роман - не там, а даже когда выйдет в свет мое путешествие. Теперь мне более, нежели кому-нибудь, приходится жалеть, что в Вашем журнале нет отдела критики, где бы можно было Вашему сотруднику рассчитывать на справедливую защиту против недобросовестной критики. Особенно легко напасть на мои записки: там я не спроста, как думают, а умышленно, иногда даже с трудом, избегал фактической стороны и ловил только артистическую, потому что писал для большинства, а не для акад<емиков>. И этого не хотят понять - с умыслом или без умысла, не знаю.

Живу я всё там же, то есть на Моховой улице, близ Сергиевской, в доме Устинова.

Покорнейше прошу Вас принять уверение в моем почтении и преданности

И. Гончаров.

Кланяюсь Е. Ф. Корш<у> с семейством.

Н. А. ГОНЧАРОВУ

21 апреля 1857. Петербург