Письма (1858)

Объясняя всё это, я опять рискую подвергнуться обвинению в дружеском крючкотворстве («Ты сердишься, следовательно, неправ», — сказал кто-то кому-то в глубокой древности); но я думаю, что сдавать в архив дело можно тогда, когда всё сглажено, объяснено и когда кто-нибудь останется прав, а другой виноват: это легче уладить, нежели недоразумение. Так говорит мне «крючкотворство», или — по-прежнему — ясная логика.

Что касается до цинического ко всему равнодушия, то будьте на этот счет осторожны: Вы сами будете такие, потому что тоже обладаете теми же, подчас выгодными, а подчас ядовитыми свойствами — пытливости и наблюдательности. Это обоюдоострый меч, поражающий вперед и назад. Анализ рассекает ложь, мрак, прогоняет туман и — (так как всё условно на свете) освещает за туманом — бездну. Да если к этому хоть немного преобладает воображение над философией, то является неутолимое стремление к идеалам, которое и ведет к абсолютизму, потом к отчаянию, зане между действительностию и идеалом лежит тоже — бездна, через которую еще не найден мост, да едва и построится когда. Отсюда та скука, которая беспрестанно проглядывает из каждого промежутка между двух наслаждений, то есть всякий раз, когда воображение устало и безмолвствует. А так как с летами оно устает чаще и чаще, а анализ показывает вещи всё голее и всё дальше от идеала, то человек и доходит до цинического равнодушия, теряет ко всему вкус, разлюбит друзей и т. д. Avis au lecteur! [4] Но довольно!

Вечером того же числа. Сейчас просидел вечер у Старушки: она взволновалась при известии, что я пишу к Вам. Подай ей читать письмо да и только. Но не удалось прочесть; его со мной не было, а завтра Виктор Мих[айлович] отнесет его, идучи в Сенат, на почту. (Викт[ор] Мих[айлович] получил место помощ[ника] секр[етаря] и кланяется Вам: он понемногу начинает приобретать Ваши привычки, то есть раза два в неделю не ходит в Сенат, — словом, достойно идет по стопам Вашим). Вчера у Старушки с Юнинькой произошел неприличный спор за Ваши портреты. Ю[ния] Д[митриевна] давно уже объявила за собой почему-то монополию на Вашу дружбу, Старушка в холодном негодовании на Ваше молчание готова уже была уступить, как вдруг присылка портретов на ее имя перевернула всё дело на другой лад. Старушка раздает Ваши портреты, как ордена, и если б подписка на «Подснежник» была такая же, как, например, на «Отеч[ественные] записки», то она раздавала бы портреты эти с бриллиантами для ношения на шее. Ю[ния] Д[митриевна], в досаде, стала предполагать в присылке портретов не на ее имя какую-нибудь роковую ошибку и с горечью смирилась и получила портрет не из лучших. Старушка удержала себе портрета четыре и только Вашей маменьке дала два. Дети очаровательны; выступает на сцену Валерьян: его одели кучером и носят гулять. Он лепечет очень мило, и мне уж скоро можно будет начать с ним: «подходя к кладбищу, встречаю я нищу, без носищу» и т. д. Есть надежда на успех.

Ю[ния] Д[митриевна], за недостатком свежего случая доказывать свою дружбу, то есть встречать, провожать, посещать детей родных в учебных заведениях, больницах и тюрьмах, утешает всё еще тоскующую Ю[лию] П[етровну] и скучает от праздности. Недавно она перепугала всех нас: мы собрались у Ник[олая] Ап[оллоновича] читать мой роман, как вдруг она удалилась за ширмы и от боли в груди начала испускать такие вопли и стоны, что все мы разбежались и привели с разных сторон троих докторов, а я, сверх того, Александра Павл[овича] и Катю. У нее было что-то вроде «сухой холеры» со спазмами. Теперь прошло. У Старушки загорелась мысль, что она может выздороветь только за границей, и она, кажется, посоветовала доктору отправить себя в теплый климат. Но подумав и порассчитав, она, кажется, отказывается от этой мысли. Евг[ения] Петр[овна] «нехотя и с отвращением» приглашает в следующее воскресенье Толстых, Штакеншнейдеров и других. Аполлон в Ницце соединился с Анной Ив[ановной].

Вчера я с Боткиным и Анненковым обедал у Дружинина: все справлялись о Вас и Анненков, подпрыгивая, объявил, что Вы напишете отличную книгу. Я верю этому. — О «Фрегате „Паллада“» сейчас прочел я в «Атенее» весьма благоприятный отзыв, где автор доказывает, что глупо созидать детскую литературу, что она заключается уже готовая в недетской литературе и что образцовые вещи в этом роде: «Записки внука Багрова», «Бежин луг», «Сон Обломова», «Фрегат „Паллада“» и кое-что из Григоровича. Пишу это на случай, что, может быть, и Вы примете это в соображение. Всё это признает он классическими произведениями педагогической литературы, по языку и скромности.

На будущий год снаряжаются еще три морские экспедиции, и вызывают вновь троих литераторов. Языков хлопочет о Н. Н. Филиппове, да, кажется, чуть ли и Анненков не поползнется ехать, но не иначе, как в Америку.