Письма (1866)

В сентябре в начале я получаю от А. Н. Майкова, человека чрезвычайно дружественно ко мне расположенного и в высшей степени солидного и не празднословца, письмо, в котором он пишет мне (NB - он ничего не знал (2) о нашем семействе, об тетке и об делах), что знает от Кашпирева, который друг с Веселовским, что тетка наша умерла, что по завещанию ее 40000 р. идут на монастырь; что Веселовский (?), душеприказчик тетки, говорил Кашпиреву, что "из всех Достоевских он уважает всех больше меня и, если знал мой адресс, то наверно обратился бы ко мне, чтоб начать дело по завещанию тетки, оставившей сорок тысяч монастырю, будучи не в рассудке". А. Н. Майков горячо убеждал меня вступиться в это дело, чтоб спасти интересы наследников и, между прочим, семейства брата Миши, находящегося в большой бедности (и об котором я же, по мере сил, заботился). Повторяю, Майков ничего никогда не знал ни об тетке, ни об завещании, ни о каких бы там ни было наших семейных делах. Естественно, стало быть, что все эти известия (то есть о завещании, о тетке, о 40000-х, о Веселовском) он получил от Кашпирева, с которым, как я знаю верно, он знаком дружески. Кто тут соврал, или приврал, или приумножил от своего сердца чье-нибудь первоначальное вранье - не могу до сих пор понять; тем более что на запросы (3) мои потом мне отвечали уклончиво, как бы со стыдом (что это какой-то глупый слух, обман и проч.). Но согласись сам, дорогой брат мой, что я, три года уже не бывший в Москве и не знающий, стало быть, что там делается, - по получении таких точных известий (то есть о смерти, о 40000-х монастырю, о собственных словах Веселовского, сказанных не более не менее как другу Веселовского Кашпиреву) - естественно и, по крайней мере, должен был спросить объяснений. Я написал к Веселовскому, и письмо это, как ты пишешь, в твоих руках. Помню, что я в нем прошу у Веселовского, во-1-х, точнейших известий, а во-вторых, что если надо начать иск, то я готов, но опять-таки прошу предварительных объяснений.

Сообрази следующее: я имел довольно точное понятие о завещании тетки еще в 1865 году. Я положительно знал, что в нем нет ни единого слова о 40 тысячах монастырю. С другой стороны, сообразил и то, что не мог же и Александр Павлович при жизни своей уговорить тетку о переделке завещания в пользу монастыря - что было бы нелепостью, ибо не мог же Александр Павлович действовать в ущерб собственным выгодам. Стало быть, переделка завещания в пользу монастыря последовала (я предполагал по полученным от Майкова известиям) уже после Александра Павловича. Всё это было чудно, но не невозможно, ибо я знаю, что тетка не в своем уме, и если попалась на удочку каким-нибудь монахам, то могла переделать завещание. (Заметь себе, что я уже без малого три года не получал о тетке никаких сведений, стало быть, совершенно не знал, что там произошло.) Но если, думал я, явилась действительно в завещании покойной тетки статья о 40000-х монастырю, то непременно через чье-нибудь мошенничество: ибо положительно знаю об умственном расстройстве тетки. В таком случае, после таких определительных известий (о словах Веселовского, например) я и написал Веселовскому.

Но так как письмо у тебя в руках, то ты без сомнения можешь (и мог, и должен был) заметить в нем фразу, смысл которой (ибо слово в слово не помню) таков: если тетка завещала 40000 монастырю в своем уме, если это было и прежде в ее завещании (я хоть и слышал о завещании, но никогда не читал его)

- одним словом, если это действительно ее воля, - то "кто же я, чтоб идти против ее воли"? Если же завещание сделано не в своем уме, то... и т. д. Повторяю: слов моего письма буквально не помню, но за смысл ручаюсь; и уже по этому одному ты мог бы, любезный брат, рассудить, что я не пойду против действительной воли тетки. Ты же мне как бы приписываешь намерение вообще восстать против завещания тетки и кассировать его в нашу (то есть в свою) пользу! Да поверишь ли ты, что я только из твоего письма в первый раз в жизни заключил и догадался, что это было бы для нас, Достоевских, выгодно! Никогда и мысли такой у меня в голове не было - уж по тому одному, что я в 1864 году получил от тетки (по смерти брата Миши) всё, что мне следовало получить по завещанию, то есть 10000, - и даже, по совести моей, сознаюсь, что должен ей за эти 10000 проценты, о которых она просила меня в случае успеха журнала. (Я брал на журнал покойного брата - "Эпоху".) Вот тебе, опекуну, на всякий случай, мое сознание о долге тетке процентов с 10000, мне выданных.