Письма 1886-1917

Я — как без рук. Не могу еще писать. Недавно понадеялся на себя — переутомился и ослаб. Эти дни чувствовал себя хуже в нервном отношении. Вот причина моего молчания. Спасибо за последнее письмо от 16-го.

Это правда — вдали страшно за театр, когда знаешь, что он не делает сборов. Грустные и страшные мысли приходят тогда в голову. Кажется, что у Незлобина — полно, у Корша — тоже, в Малом — тоже, а что нас — забыли. Эта злоба критиков представляется страшной. Точно они сговорились нанести последний удар ненавистному им театру. И кажется, что антихрист в нашем деле родился — это Незлобии. Опаснее, в смысле художественного разврата, у нас не было врагов. Все красивенько, будуарно изящно, до хамства безвкусно, но все подлажено под вкус публики и критиков, с которыми умеют ладить. Все, в чем упрекают глупые критики, совершенно не понимающие нашего театра, относится целиком и по праву к Незлобину. Ни проблеска таланта, роскошь (на наш вкус — убогая, но для критиков — настоящая) и самый провинциальный и доступный всем трафарет. Это антихрист. С будущего года Незлобии усиляет труппу (конечно, во вкусе своей публики), и тогда будут все убеждены, что у него и таланты. А мы! Ой, как мы всегда висим на волоске. Бюджет переполнен, требования доведены до высшей точки, цены мест — также, а труппы-то все-таки нет. Качалов очень скоро подкосится. У меня сложение посильнее, и я выдержал только двенадцать лет, а он уж какой год тянет лямку. Леонидов?! — никогда он не заменит Качалова. Как бы, после мук нынешнего сезона, не пришло ему в голову: ради чего, мол, я мучаюсь… там — покойно, денег много, работы мало, гастроли, пенсия… Отнимите только одного Качалова, которого скоро на многие роли не пустят года, — и нечего играть. А когда подумаешь об Артеме, Самаровой… и видишь, что труппа огромная, играть в центре могут только два актера — Москвин да Качалов, а подыгрывать им — пять, шесть человек хорошо, а остальные — глядя по режиссерам.

Надо предпринимать решительный шаг. Надо из Художественного превращаться в общедоступный. Это больно, так как в таком театре не удержишь художества. С другой же стороны, когда подумаешь, кому мы посвящаем свои жизни — московским богачам. Да разве можно их просветить? Конечно, они променяют нас на первого Незлобина. Вспомнишь о Толстом, о серой жизни бедной интеллигенции, которой некуда деваться — ох! Надо что-то сделать, или же, напротив — надо выжать все соки из Художественного театра, обеспечить всех и уйти в маленький кружок. Собственно говоря, я повторяю Ваши же слова, но теперь, вдали и на свободе, их гораздо яснее переживаешь. Боже, как нужно, чтобы будущий сезон был трескучий в художественном отношении!

Знаете, что меня начинает волновать: поймут ли гениальность Крэга и не признают ли его просто чудаком. Мне кажется, что Малый и Незлобии так обработали публику, а декаденты так надоели ей со своими новшествами, что развращенная публика хочет спектакля с хорошими декорациями и, увидя «Гамлета», скажет: «Как жаль, что они не поставили просто, по-старинному: Уралов — король!» Мне начинает думаться, что если публика отнеслась к «Карамазовым» так холодно, чего доброго, и к «Гамлету»?!.. ¹ Не надо ли (благо гамлетовские декорации готовы) рядом с «Гамлетом» пускать что-то сногсшибательное с декорациями Добужинского? Надо же ему задать работу, а то его перехватят другие театры. Вот если бы можно было добиться пропуска «Кесаря и Галилеянина» ². «Гамлет», а потом «Галилеянин». Или — что, конечно, хуже — поставить просто русскую крепкую пьесу? Как, например, «Царь Борис» Толстого.

Опять начинаются репертуарные роды… Много, много надо говорить о будущем, хватило бы только сил! Знаю, понимаю и сердечно сочувствую тому положению, в которое Вы попали. Это ужасно. И репетировать, и старые пьесы, и администрация. Стыжусь и скорблю, что наделал столько хлопот. А все-таки это ненормально, что такой театр висит на двух только лицах. Отчего у нас не вырабатывается самостоятельных деятелей, как администраторов, так и актеров? Неужели мы их так давим? Это было бы так ужасно, что я готов застрелиться, чтобы не влиять так дурно на других. Мне кажется, что у Марджанова есть эти самостоятельность и инициатива.

Очень огорчен болезнью Марии Николаевны ³. Знаю по собственному долгому опыту, что значит нести репертуарную пьесу с драматической ролью… Жалею ее, Леонидова (тоже ведь не крепкий), Качалова, Москвина (за Федора.) А я лодырь — поневоле. Хотел бы, да не могу. Сегодня особенно стыдно думать о тружениках в холодной Москве. Целый день с 12 до 4 1/2 часов просидел на Красных камнях. Туда, конечно, доехал, а оттуда пешком. На солнце 21 градус тепла. Кругом все горы в снегу, а на деревьях — почки. Правда, стало так хорошо всего второй день, а раньше доходило до 6 и 8 градусов мороза при страшном урагане. Думаем 2-го или 4-го выезжать отсюда. Доктор посылает за границу, а мне ужасно не хочется, да и поиздержался здесь. Дорогонько болеть в Кисловодске! От души желаю Марии Николаевне поправиться без всяких последствий.