Письма, 1926-1969

Карл Ясперс, Ханна Арендт Письма, 1926-1969

HANNAH ARENDT/KARL JASPERS, “BRIEFWECHSEL 1926–1969”

* * *

Предисловие

ПИСЬМА Ханны Арендт и Карла Ясперса – первая в истории мысли объемная переписка двух философов, опубликованная полностью. Она начинается в 1926 году, когда Ясперс в Гейдельберге преподает философию у двадцатилетней Арендт, прерывается из-за эмиграции Арендт и внутренней эмиграции Ясперса и возобновляется осенью 1945-го, когда служащие американской оккупационной армии помогают наладить связь между философами. На протяжении последующих лет и до смерти Ясперса (в 1969-м) изначальные отношения преподавателя и студентки постепенно превращаются в дружбу, в которую вовлечены сперва Гертруда Ясперс, а затем и Генрих Блюхер, муж Ханны Арендт. После первого совместного визита Арендт и Блюхера в Базель в 1961-м все четверо начинают доверительно обращаться друг к другу на «ты».

За исключением нескольких писем, написанных до 1933 года, значительность переписки раскрывается в послевоенные годы. В ней отражены как жизненные, мыслительные, профессиональные пути ее участников, так и их способ проживания истории послевоенного времени. Поскольку оба никогда не думали о возможной публикации и безоговорочно друг другу доверяли, в письмах нет и следа самоцензуры. Они раскрываются с более личной, непосредственной, теплой стороны и в то же время остаются куда неосмотрительнее, чем в своих трудах. Для Арендт переписка – первый опубликованный собственный документ частной жизни, для Ясперса – по крайней мере непривычный: «северонемецкий айсберг» (159), как он называет себя однажды, обнаруживает в переписке ироничные, нежные, искренние интонации, которых некоторым читателям не хватает в его автобиографических сочинениях.

Их отношения приобрели особое значение в связи с тринадцатью визитами Ханны Арендт в Базель после 1949 года. Это были дни, зачастую недели насыщенных диалогов. Которые не всегда были столь идеалистичны – оба любили споры и то и дело вступали в схватки со студенческим пылом. Однако фундаментом доверия была возможность говорить обо всем непосредственно, открыто и без стеснения, всегда ощутимое родство образов мысли, несмотря на несогласие в деталях. Об этих беседах нет дополнительных свидетельств, однако окружавший их интеллектуальный климат ощущается в спонтанности писем.

Когда связь была восстановлена в 1945 году, обоих не покидало ощущение, что они пережили всемирный потоп. Арендт по-прежнему погружена в «бесконечную бумажную волокиту» (34), как «лицо не имеющее гражданства». Несмотря на литературную известность, ей не удалось «завоевать уважения» (34). Из-за «отсутствия опоры и чуждости бытия» (104) она всегда отказывалась от участия в так называемой общественной жизни: «Я как никогда прежде убеждена, что достойная человеческая жизнь сегодня возможна только на периферии общества» (34). Но и у периферии был центр – «Мсье», ее муж: «мы друг для друга единственные, кто говорит на одном языке» (43). За этими пределами ее «немещанскую жизнь» (34) определяли чувства отчужденности, беспочвенности и одиночества. Их полностью разделял и Ясперс, но в них он видел, как и Арендт, шанс на новое начало. Сам Ясперс, после долгих лет официальных запретов, вдруг вновь стал «респектабельным»: почти визитной карточкой целой нации. Однако он не слишком доверял этой «бледной славе» (32), которая превратила его жизнь в «жизнь посреди вымысла» (35), наполненную суетой и спешкой. Для него существовала единственная точка, к которой он испытывал безоговорочное доверие: его жена, еврейка, жизнь которой была наполнена невысказанным страданием прошлого. Но «врата ада были распахнуты» (35), и было необходимо сохранять рассудок, когда потоп оставался «ориентиром» (60), а «все, что есть в нашем мире, могло быть уничтожено в течение месяца» (107).

Поэтому вопросом, всегда подспудно скрытым в переписке, которым задавались оба ее участника, был вопрос о том, где после всемирного потопа, который угрожает снова поглотить весь мир, можно найти опору: в какой нации, в какой идее, среди каких людей. Это вопрос политики, философии и силы человеческой природы.

Упоминания трех стран встречаются в переписке чаще других: Германия, Израиль, США. Никогда Арендт не относилась ни к одной из них однозначно положительно. Ясперс часто был подвержен сомнениям. Он мистифицировал Германию, как источник «немецкого духа» до прихода нацистов, но затем радикально отказался от этих идей. Он почти боготворил Израиль в 1950-е, но затем слишком велики стали сомнения, после освобождения он идеализировал США и, несмотря на сомнения, никогда от этого не отрекся. Ханна Арендт и Генрих Блюхер сыграли в ходе этих перемен не последнюю роль. Они представляли факты в новом, точном свете, когда его воображение вырывалось к новым измерениям.