Письма

Опять из Вашей поездки ничего не вышло, это печально, растет разобщенность и чувство, что тебя обманули. У нас, во всяком случае, вполне вероятно, приобретет сейчас остроту одно предприятие, годами готовившееся с несказанными заботами, расходами и ухищрениями: мы надеемся, что вскоре к нам смогут приехать единственная оставшаяся в живых сестра моей жены с мужем. У них нет ничего, кроме того, что на них надето, ни вещей, ни денег, билет до нас им надо выслать на венгерскую границу; ничего, кроме разрешения на въезд в Швейцарию самое большое на три месяца, у них не будет, нет также никакой визы в какую-либо страну, они делают прыжок в пустоту, но этот прыжок я все-таки посоветовал бы сделать любому, кто находится в Румынии в их положении.

Как там с нашими делами, мне так и не удалось нигде узнать. Полагая и надеясь, что когда-нибудь умру, напоминаю Вам, что в Вашем владении почти весь труд моей жизни, наследниками которого станут моя жена и три моих сына.

Еще вот что: если Вы совершенно искренне считаете, что мои ложные активы, пострадавшие от инфляции, у Вас еще сохранят после оздоровления финансов какую-то ценность, то не трогайте этих активов. Если нет, то прошу Вас дать мне знак и срочно перевести с моего счета десять тысяч марок мэрии города Кальва (Вюртемберг, французская зона) с указанием: «В пользу пострадавших от наводнения от Г. Г.».

P. S. (26 января 1948)

Говорят, у Вас снова вышел Гуго Балль. Вы мне его не прислали и даже ничего не сообщили об этом.

Фрейлейн Марта Филипс из Мариенау пишет мне, что у нее до сих пор нет «Игры в бисер». Книга была обещана лично господином Зуркампом, но она не получила ее. Она полагает, наверно, по праву, что книготорговец припрятал ее и выменяет на муку или масло. Вычеркните, пожалуйста, всех этих мошенников-книготорговцев из списка тех, кого Вы снабжаете книгами.

«Игра в бисер» отняла у меня одиннадцать лет, но я не получил за нее ничего, кроме карманных денег, которые принес сбыт в Швейцарии. А в Германии десятки людей живут тем, что выменивают мои книги на муку. В Италии печатают мои книги, а я их даже в глаза не вижу. Зато каждый день приходит стопка попрошайнических писем из Германии или от немецких военнопленных, которые хотят, чтобы за воинские подвиги их вознаграждали теперь книгами, продовольствием, передачей новостей и т. д. и т. д. Я все давал и давал, а потом придет вдруг ругательное письмо какого-нибудь немецкого аристократа-юнца, воспитанного на Георге, или какой-нибудь отдыхающий в Швейцарии немецкий литератор (например, Хорст Ланге) начнет вдруг с невозможной нелепостью просвещать наш пастушеский народ насчет миссии немецких писателей. Безумно хочется вернуться в мир, где еще есть люди, природа, красота и смех.

Альберту Гёзу

Монтаньола, 27.1.1948

Дорогой господин Гёз!

Что попы в нынешней Германии покажут в нападках на нашего брата такую стойкость и агрессивность, каких Гитлеру они не выказывали, этого можно было ожидать, тут нет для меня ничего удивительного. Примите и Вы это спокойно к сведению и наплюйте на это. Если они нападут на Вас как на священника за то, что Вы рекомендовали меня, то можете сослаться на то, что епископ Вурм и многие городские священники в Швабии цитировали в своих речах и проповедях мои слова и стихи для назидания. Попы никогда не вызывали у меня ни страха, ни уважения, какого бы они ни были вероисповедания, римские, пожалуй, хуже лютеранских, потому что их авторитет держится на более крепком фундаменте. Жаль было бы только, если бы вдобавок к отвращению к Германии привилось бы и отвращение к христианству, постараемся как-то уберечься от этого.

Большая мода на христианство приносит нам и другие цветочки. На швейцарском радио введен теперь один час в неделю, когда находящиеся в Швейцарии немецкие интеллигенты, подкрепившись молоком и маслом, поучают пастушеский народец насчет Германии й миссии немецкого духа. Я слушал только одного из них, его зовут Хорст Ланге, раньше он писал довольно талантливые, но немножко «странные», какие-то болезненные и мрачные истории. Тем полным спокойного превосходства, четким в артикуляции и елейным голосом, который прежде то смешил нас у северян, то раздражал, он теперь сообщил нам, что немецкая литература не смеет больше преследовать эстетические цели, а должна быть прежде всего религиозной. Он еще раз открыл нам Иеремию Готхельфа и доброжелательно ходатайствовал за него перед нами, и почему в цюрихской студии позволили ему свысока обо всем этом вещать, а не выставили его – понять невозможно.