Письма

Adieu, chère amie — embrassez Алексия, et dites lui que c’est une honte, — et dites le aussi à mademoiselle Marie Lapouchine. —

Lerma.

Перевод

15 февраля

Пишу вам, дорогой друг, накануне своего отъезда в Новгород. Я до сих пор всё ждал, что со мной приключится что-нибудь приятное, о чем можно сообщить вам, но ничего такого не произошло. И я решаюсь написать вам, что мне до смерти скучно. Первые дни своего приезда, вы знаете, я без отдыха представлялся, совершал парадные визиты, затем я каждый день ходил в театр. Он, правда, не плох, но мне он уже надоел. И вдобавок меня преследуют все мои милые родственники. Не хотят, чтобы я бросал службу, хотя я мог бы уже это сделать, так как те господа которые вместе со мной поступили в гвардию, уже вышли в отставку. Наконец, я изрядно пришел в отчаяние, и я даже желаю как можно скорее покинуть Петербург, чтобы отправиться, куда придется, хотя бы даже в полк или к чёрту. Тогда по крайней мере буду иметь предлог для того, чтобы плакаться, а это своего рода утешение.

С вашей стороны не очень красиво, что вы всегда ждете от меня письма, чтобы мне написать. Можно сказать, что вы стали гордячкой. Алексей в этом отношении меня не удивляет, потому что он собирается жениться на этих днях, как об этом говорят здесь, на какой-то богатой купчихе. Понятно, у меня не может быть надежды занять в его сердце такое же место, какое заняла эта толстая оптовая торговка. Он обещал написать мне через два дня после моего отъезда из Москвы; возможно он забыл мой адрес. Поэтому я ему посылаю два:

1) В С.-Петерб. у Пантелеймоновского моста на Фонтанке, против Летнего сада, в доме Венецкой.

2) В Новгородскую губернию, в первый округ военных поселений, в штаб лейб-гвардии Гродненского гусарского полка <оба адреса написаны по-русски>.

Если после этого он мне не напишет, я прокляну и его самого и его толстую оптовую торговку. Я уже тружусь над составлением формулы моего проклятия. Боже! Как это хлопотно иметь друзей, которые собираются жениться!

Приехав сюда, я обнаружил дома пропасть сплетен. Я навел порядок, сколько это возможно, когда имеешь дело с тремя или четырьмя женщинами, которые не внимают доводам рассудка. Простите, что я так говорю о вашем прекрасном поле. Но увы! Если я вам об этом говорю, то это уже доказательство, что я считаю вас исключением. Наконец, когда я приезжаю домой, я только и слышу истории, истории — жалобы, упреки, предположения, заключения. Это отвратительно, особенно для меня, потому что я утратил к этому привычку на Кавказе, где дамское общество встречается очень редко, либо оно не склонно к беседе (как, например, грузинки, поскольку они не говорят по-русски, а я по-грузински).

Я вас прошу, дорогая Мария, пишите мне немного, пожертвуйте собой, пишите мне постоянно, не разводите мелочных церемоний — вы должны быть выше всего этого. На самом деле, если я иногда и задерживаюсь с ответом, то оттого, что или мне нечего было сказать или я очень занят — оба оправдания веские.

Я был у Жуковского и по его просьбе отнес ему «Тамбовскую казначейшу» <два последних слова написаны по-русски), которую он просил; он понес ее к Вяземскому, чтобы прочесть вместе; им очень понравилось, напечатано будет в ближайшем номере Современника <последнее слово написано по-русски>.

Бабушка надеется, что я скоро буду переведен к царскосельским гусарам, потому что бог знает по какой причине ей внушили эту надежду. Вот потому она не дает согласия на мою отставку. Сам-то я ни на что не надеюсь.

В завершение моего письма я посылаю вам стихотворение, которое я нашел случайно в ворохе своих путевых бумаг и которое мне в какой-то степени понравилось, потому что я его забыл — но это вовсе ничего не доказывает.

МОЛИТВА СТРАННИКА

Я, матерь божия, ныне с молитвою…