Письма

Конец! как звучно это слово!
Как много, — мало мыслей в нем!
Последний стон — и всё готово
Без дальних справок; — а потом?
Потом вас чинно в гроб положут
И черви ваш скелет обгложут,
А там наследник в добрый час
Придавит монументом вас;
Простив вам каждую обиду,
Отслужит в церкви панихиду,
Которой — (я боюсь сказать)
Не суждено вам услыхать;
И если вы скончались в вере
Как христианин, то гранит
На сорок лет по крайней мере
Названье ваше сохранит,
С двумя плачевными стихами,
Которых, к счастию, вы сами
Не прочитаете вовек.
Когда ж чиновный человек
Захочет место на кладбище,
То ваше тесное жилище
Разроет заступ похорон
И грубо выкинет вас вон;
И может быть из вашей кости,
Подлив воды, подсыпав круп,
Кухмейстер изготовит суп —
(Всё это дружески, без злости).
А там голодный аппетит
Хвалить вас будет с восхищеньем;
А там желудок вас сварит,
А там — но с вашим позволеньем
Я здесь окончу мой рассказ;
И этого довольно с вас.

— Adieu…. je ne puis plus vous écrire, la tête me tourne à force de sottises; je crois que c’est aussi la cause qui fait tourner la terre depuis 7000 ans, si Moïse n’a pas menti.

Mes compliments à tout le monde.

— Votre ami le plus sincère

M. Lerma.

Перевод

С.-Петербург, 28 августа.

Пишу вам в очень тревожную минуту, так как бабушка тяжело заболела и уже два дня как в постели; получив ваше второе письмо, я нахожу в нем теперь утешение. Назвать вам всех, у кого я бываю? У самого себя: вот у кого я бываю с наибольшим удовольствием. Как только я приехал, я посещал — и признаюсь, довольно часто — родственников, с которыми я должен был познакомиться, но в конце концов я убедился, что мой лучший родственник — я сам; я видел образчики здешнего общества: дам очень любезных, кавалеров очень воспитанных — все вместе они на меня производят впечатление французского сада, и не пространного и не сложного, но в котором можно заблудиться в первый же раз, так как хозяйские ножницы уничтожили всякое различие между деревьями.

Пишу мало, читаю не больше; мой роман становится произведением, полным отчаяния; я рылся в своей душе, желая извлечь из нее все, что способно обратиться в ненависть; и все это я беспорядочно излил на бумагу — вы бы меня пожалели, читая его!.. Кстати о вашем браке: дорогой друг, вы догадываетесь, как я рад, узнав, что он расстроился (не французский оборот); я уже писал моей кузине, что этот вздернутый нос годится разве что для того, чтобы вынюхивать жаворонков; — это выражение мне самому очень понравилось. Слава богу, что дело кончилось именно так, а не иначе. Впрочем, не будем больше говорить об этом; и так уже наговорили слишком много.

У меня есть достоинство, которого у вас нет; когда мне говорят, что любят меня, я в этом больше не сомневаюсь, или (что еще хуже) не подаю вида, что сомневаюсь; у вас же этот недостаток есть, и я вас прошу от него избавиться, по крайней мере в ваших милых письмах.

Вчера в 10 часов вечера произошло небольшое наводнение, и даже стреляли из пушек — по два выстрела три раза с промежутками по мере того как вода прибывала и убывала. Ночь была лунная, я сидел у окна, выходящего на канал; вот, что я написал!

Для чего я не родился…

Вот другие стихи; эти два стихотворения выразят вам мое душевное состояние лучше, чем я бы мог это сделать в прозе.

Конец! как звучно это слово…

Прощайте… не могу больше писать, голова кружится от глупостей; думаю, что по той же причине кружится и земля вот уже 7000 лет, если Моисей не солгал.

Всем привет.

Ваш самый искренний друг М. Лерма.

M. А. Лопухиной

2 Septembre. <1832 г.>

Dans ce moment même je commence à dessiner quelque chose pour vous; et je vous l’enverrai peut-être dans cette lettre — savez vous, chère amie, comment je vous écrirai — par moments! — une lettre durera quelquefois plusieurs jours, — une pensée me viendra-t-elle je l’inscrirai; quelque chose de remarquable se gravera-t-il dans mon esprit — je vous en ferai part — êtes-vous contente de ceci? —