Письма

Я уверен, дорогой Уилл, Вы обрадуетесь, узнав о том, что я вышел из тюрьмы человеком отнюдь не озлобленным и не опустошенным. Напротив: во многих отношениях я стал богаче, чем был. Я ни капли не стыжусь, что побывал в заключении — я посещал места куда более мерзкие, — а стыжусь того, что вел жизнь, недостойную художника. Я вовсе не то хочу сказать, что с Мессалиной водиться более похвально, чем со Спором, и что в первом случае все прекрасно, а во втором все ужасно; просто я понял, что сознательно пестуемый материализм, с его философией цинизма и похоти, с его культом чувственного — а на деле бесчувственного — наслаждения, действует на художника разрушительно, обедняя воображение и притупляя высшие формы восприятия. Да, мой мальчик, я пошел в жизни неверной дорогой. Я не сделал того, что мог. Но теперь, если я буду здоров, если у меня останется несколько простых и добрых друзей — таких, как Вы, — если я смогу жить в тишине и уединении, если не стану вновь пленником беспрерывной тяги к наслаждениям, калечащим тело и порабощающим душу, — что ж, тогда я, быть может, еще создам нечто, способное заслужить похвалу моих друзей. Разумеется, потери невосполнимы; и все же, дорогой мои Уилл, когда я пытаюсь охватить мыслью то, что мне осталось, — прекрасный мир с его солнцем и морем, золотисто-дымчатые и серебристо-мерцающие ночи, и многие книги, и все цветы, и несколько верных друзей, и еще мозг и тело, не вовсе лишенные здоровья и силы, — да я богач, если владею всем этим; а что до денег, то они принесли мне ужасное несчастье. Они погубили меня. Я хочу жить простой жизнью и спокойно писать — большего мне не надо.

Так что знайте, что Вы найдете меня во многих отношениях вполне счастливым, и, разумеется, Ваше доброе согласие навестить меня принесет мне еще больше счастья.

Что же касается Ваших «безмолвных песен на камне», то я жду их с трепетом. Это просто замечательно с Вашей стороны. В жизни я получал немало трогательных подарков, но Ваш будет самым драгоценным из всех.

Вы спросили, что привезти мне из Лондона. Дело в том, что от морского воздуха мои сигареты отсыревают, а коробки у меня нет. Так что если у Вас денег куры не клюют — купите мне коробку для сигарет, это будет замечательный подарок. В Дьеппе нет ничего среднего между чемоданом и бонбоньеркой. Итак, жду Вас завтра (то есть в четверг) к ужину, с тем чтобы Вы остались на ночь. Если не получится, приезжайте в пятницу утром. Я, представьте себе, каждое утро в восемь уже на ногах!

Надеюсь, Вы помните, что для меня одного Вы вовсе не Уилл Ротенстайн, художник. Для меня вы просто Уильям Ротенстайн, член Королевской Академии. Это один из значительнейших фактов в истории искусств.

Мне не терпится познакомиться со Стрэнгманом. Его перевод «Леди Уиндермир» восхитителен. Ваш верный и благодарный друг

Оскар Уайльд

168. РОБЕРТУ РОССУ (открытка) {275}

[Берневаль-сюр-мер]

Вторник, 15 июня [1897 г.]

Дорогой Робби! Ты как воды в рот набрал о моем письме и его перепечатке; прошу тебя, расскажи все начистоту. Я чувствую неладное. Пойми, только узнавая о худшем, я могу ценить лучшее.

Нельзя ли перевести в Дьепп все, что осталось от моих денег? Я думал, они все у тебя. Но ты пишешь, что нет.

Портрет Королевы в «Нью ревью» просто великолепен. Я хочу повесить его на стену в своем шале. Каждый поэт должен от зари до зари любоваться на портрет своей Королевы.

С. М.

169. ЛОРДУ АЛЬФРЕДУ ДУГЛАСУ

Кафе «Сюисс», Дьепп

Четверг, 17 июня [1897 г.] 2 часа пополудни

Дорогой мой мальчик! Мне пришлось попросить моих друзей оставить меня, поскольку письмо моего адвоката и вызванное им ощущение серьезной опасности так подействовали на мои нервы, что я просто вынужден был искать одиночества. Любая тревога полностью выводит меня из равновесия, делает меня мрачным, раздражительным и несправедливым — в таком состоянии я сам себе противен.

Сейчас, конечно, встретиться мы не можем. Я должен выяснить, почему мой адвокат предпринял этот внезапный шаг, и, кроме того, если твой отец — или, лучше сказать, К., как я всегда его мысленно называю, — если К. заявится сюда и закатит грандиозную сцену, это окончательно погубит мое будущее и оттолкнет от меня друзей. Им я обязан всем, что имею, вплоть до нательного белья, и совершить поступок, который их со мной поссорит, — значит обречь себя на гибель.

Так что давай пока ограничимся письмами — будем писать друг другу о том, что мы любим, о стихах и красках нашего времени, о претворении идей в образы, составляющем духовную историю искусства. Я думаю о тебе постоянно и люблю тебя неизменно, но мрак безлунной ночи разделяет нас. Мы не можем преодолеть его, не подвергаясь отвратительной и безымянной опасности.