Письма

Гордость сильно препятствует благодати Божией, а гордый помысел оскверняет наши добродетели, подобно птичьему помету, когда он попадает в яичницу, которая тогда годится только на то, чтобы ее выбросили вместе со сковородой.

Те, которые могут терпеть очень гордых, не льстя им, являются самыми смиренными, самыми верными и самыми праведными людьми, потому что гордые будут их постоянно оскорблять и уничижать.

Мы должны быть более благодарны тем, которые нас смиряют, обижают и огорчают, нежели тем, которые кормят нас почестями и сладкими словами или вкусной едой и сладостями, потому что огорчения являются самым лучшим лекарством для души.

Не будем исследовать, справедливо или несправедливо нас огорчили, по любви или по злобе, были ли мы виноваты меньше или на нас вообще не было никакой вины, но будем с радостью принимать духовную пользу, которую нам доставляет всякое духовное испытание, а также за все будем славить Бога и благодарить людей, которые нас обидели.

Удары необходимы для спасения нашей души, потому что они очищают душу. Чем больше бьют по одежде и трут ее, тем больше она очищается, подобно тому как осьминог или каракатица от множества ударов размягчаются и очищаются от чернил [87].

Наоборот, мирские ласкательство и похвалы очень вредят душам, поврежденным духовно, а для людей добродетельных являются воздаянием в этой суетной жизни, если они не скрывают свои добродетели. Похвалы должны быть меньше наших добродетелей, если мы хотим, чтобы чаша духовных весов в день Суда склонилась к праведным и мы узрели бы лицо Божие.

Горе нам, когда нас расхваливают, как хорошие арбузы, хотя внутри мы тыквы! (Горе тебе, окаянный Паисий!)

Горе и трижды горе человеку, который невнимателен и производит впечатление, что он святой, потому что тогда он наносит себе вред навеки, ибо, когда умрет, никто не будет молиться о упокоении его души, хотя у него будет нужда в этом, но все будут ублажать его. (К несчастью, я и в этом не был внимателен и совершил преступление против своей души: молитесь, чтобы Благий Бог упокоил мою душу.)

Мирской покой, а также самодовольное успокоение в помыслах никогда не приносят душе покоя: ни в сей жизни, потому что тогда она лишается божественного утешения, ни в будущей — но начинают мучить человека уже здесь, перерастая в нестерпимые вечные мучения.

Человек, которого огорчает то, что он упал в глазах других людей из–за своей невнимательности, и которого не огорчает то, что он огорчил Христа, постоянно будет огорченным и лишенным утешения, постоянно будет падать, пока не изменит образ своего поведения и не смирится. Только тогда он спасется от падений в этой жизни и от вечного падения, которое его ожидает.

Тот, кто радуется, когда его хвалят люди, осмеивается демонами.

У тщеславного никогда нельзя найти духовных плодов, а если и найдется несколько, то они будут гнилыми, тогда как смиренный, благодаря тому что имеет духовную нищету [88], имеет духовное богатство.

Мирские люди, которые телесно питаются обильной пищей, а душевно — хвалебными словами, остаются голодными и пустыми духовно. Престолы и власть, которых они домогаются, останутся в этом суетном мире, а сами они останутся со своими мечтами, которые в иной жизни будут их мучить еще больше, потому что станут для них причиной лишения небесных благ. Тогда как те, которые подвизались духовно и предпочитали скудную пищу и убогую скамейку (престолам) и сами сажали себя на скамью подсудимых, то есть сами себя осуждали, освобождаются от осуждения Праведного Судии в день Суда и наследуют рай, как усердные чада Божии.

Когда мы в сей жизни ищем себе оправдания и избегаем укоризн, — показываем этим, что в нас еще живо мирское мудрование и что в нашей печали совсем нет покаяния, но одно человекоугодие, которое отравляет душу и тело источаемой им желчью.

Тот, кто усердно плачет оттого, что огорчил своими грехами Христа, незамедлительно принимает божественное утешение — соответственно силе своей печали.

Ревностная и чувствительная душа не получит пользы от подробного рассмотрения своих проступков, пока не укрепится духовно, потому что лукавый борется с нею с помощью сверхчувствительности, вызывая в ней беспокойство. Лукавый не идет против, но вместе с нами по течению. То есть он пытается; усилить плач и печаль, чтобы заставить душу чрезмерно скорбеть и чтобы задушить ее беспокойством.

Женщины, естественно, бывают сильнее боримы сверхчувствительностью, которую возбуждает лукавый, так как здесь им не помогает их большое сердце и слабый, по сравнению с мужским, рассудок (ибо у мужчин больше рассудочности и мужества, но меньше сердечности).

Но если ум женщины окажется хоть и небольшим, но отточенным в лукавстве, а в ее характере будет больше злобы и меньше любви, и это она будет считать мужеством и будет гордиться этим, тогда — Боже упаси! — в непогрешимости она может превзойти даже римского папу, а в жестокости — Муссолини.