Письма

Со времен понедельника приключились три довольно утомительных события. В понедельник я нанес визит «почитательнице»: она мне написала, и выяснилось, что живет она буквально в соседнем с отелем доме. Но выяснилось также, что «почитательница» совершенно глухая (случай неоперабельный и неизлечимый), хотя умница, каких мало, и очень начитанна. (Именем Элгар, муж в дальнем родстве с Эдуардом Э. /*Эдуард У. Элгар (1857—1934), английский композитор и дирижер.*/). Беседовать посредством блокнота — маета та еще! Вчера в разгар ланча мне пришлось спасать старушку (она у нас гостит), подавившуюся мерлановой костью, и везти ее к доктору. А потом вечером развлекать еще одну глухую престарелую даму! Едва ли не последнюю из детей великого сэра Джеймса Огастуса Генри Марри Словарного [1]. (Живых его потомков сейчас уже более ста). По матери она — Рутвен, и на протяжении многих лет занималась исследованиями заговора Гаури /*Джон Рутвен, 3-й граф Гаури, в 1600 г. был убит вместе с братом Александром Рутвеном в башне замка Гаури при загадочных обстоятельствах, в присутствии короля Иакова VI. Предположительно, братья заманили короля в башню с целью убить или похитить, однако свита, услышав крик о помощи, подоспела вовремя и расправилась с заговорщиками. Подругой версии, происходящее было подстроено самим королем, стремящимся раз и навсегда покончить с семейством заговорщиков и интриганов.*/. Поскольку мои познания в шотландской истории оч. невелики, мне сложно отслеживать, кто убил кого и почему, — уж такова общая направленность истории шотландцев. Надеюсь, ты сумеешь это прочесть! Не могу писать как следует без нормального стола и шариковой ручкой.

ПРИМЕЧАНИЯ

1. Сэр Джеймс Марри (1837—1915) был основателем «Оксфордского словаря английского языка».

250 К Майклу Толкину 1 ноября 1963

Сэндфилд-Роуд 76, Хедингтон, Оксфорд

Родной мой М.!

Спасибо большое за письмо — да еще такое длинное! Кажется, от меня ты унаследовал не нелюбовь к писанию писем, но неспособность писать коротко. Что неизбежно означает «редко» — в твоей жизни (и в моей). Думаю, мы оба не прочь писать ad familiares /*Близким, родным (лат.)*/; но вынуждены вести столь обширную «деловую» переписку, что уже не хватает ни времени, ни сил.

Мне очень жаль, что ты столь подавлен. Надеюсь, причиной тому отчасти недомогание. Однако, боюсь, это главным образом профессиональная болезнь, а также и почти повсеместный человеческий недуг (в любой профессии), сопутствующий твоим летам..... Хорошо помню себя в твоем возрасте (в 1935). Десятью годами раньше я возвратился в Оксфорд (такой романтичный и наивный, все еще во власти мальчишеских иллюзий), и теперь невзлюбил студентов и все их повадки, и наконец-то понял, что такое доны. За много лет до того я отмахнулся от предостережений старого Джозефа Райта как от отвратительного цинизма старого выскочки: «Что, по-твоему, такое Оксфорд, паренек?» — «Университет, оплот знания». — «Нет, паренек, это фабрика! А что она производит, не знаешь? Так я скажу тебе. Производит она ставки. Вбей это себе в голову и тогда начнешь понимать, что вокруг происходит».

Увы! К 1935 году я уже знал: это чистая правда. По крайней мере, как ключ к поведению донов. Правда, да не вся. (Большая часть правды всегда сокрыта — в областях, цинизму недоступных.) Мне мешали, мне чинили препятствия (как профессору расписания В на полставки, хотя и с нагрузкой по расписанию А) в моих стараниях на благо моего предмета и усовершенствования его преподавания, — круги, заинтересованные в ставках и грантах. Но по крайней мере страдать так, как тебе, мне не приходилось: меня никогда не вынуждали преподавать что-либо, кроме того, что я любил (и люблю) с неугасимым энтузиазмом. (Если не считать краткого промежутка после того, как я сменил должность в 1945 — это было ужасно.)